Стемнело, и Финарра оказалась перед выбором. Она шла вдоль усеянного валунами хребта над берегом, но быстро идти не могла, тем более со сломанной рукой. Можно было спуститься к морю… но ей мешал страх. Неизвестно, была ли выбравшаяся на берег тварь одиночкой. То, что выглядело во мраке валуном, могло оказаться еще одним таким же монстром, выползшим дальше на песок. Имелся и другой вариант – свернуть вглубь суши, к пологому краю равнины Призрачной Судьбы, где трава полностью высохла, оставив после себя лишь гравий и пыльную землю. Опасность, учитывая быстро приближающуюся ночь, могла исходить из высокой травы: голые волки с радостью загонят добычу на безжизненную территорию.
Тем не менее на равнине она могла идти быстрее и, соответственно, добраться до своих товарищей намного раньше. Финарра достала длинный меч, когда-то принадлежавший ее отцу Хусту Хенаральду. Это было молчащее оружие, созданное в давние времена, еще до Пробуждения, закаленное в воде и раз за разом неизменно доказывавшее свою силу. Вдоль клинка струился извилистый узор, огибая рукоятку. В отполированном металле меча отражалось неземное сияние простиравшегося с левой стороны моря Витр.
Финарра свернула вглубь суши, прошла мимо изъеденных валунов, пока не добралась до самого края равнины. В стене черной травы справа от нее виднелись более темные просветы, отмечавшие тайные тропы зверей, обитавших на равнине Призрачной Судьбы. Многие из тропинок использовались какими-то похожими на оленей мелкими животными, видеть которых смотрителям доводилось редко, да и то не полностью: лишь мелькнет вдали кусочек чешуйчатой шкуры, зазубренной спины или высоко поднятый гибкий хвост. По другим тропам вполне могла пройти лошадь, и они принадлежали клыкастым хегестам, помеси рептилии и кабана, массивным и отличавшимся дурным нравом; но эти создания ломились сквозь высокую траву, ни от кого не скрываясь, и их было слышно издали. Не могли хегесты и догнать конного смотрителя: они быстро уставали или, возможно, просто теряли интерес. Единственными их врагами были волки, о чем свидетельствовали остатки туш, которые иногда находили на равнине, на примятой траве среди луж крови и обрывков шкуры.
Финарра вспомнила, как однажды слышала издали шум подобного сражения – пронзительный, врезающийся в уши вой волков и разъяренный рев загнанного хегеста. Воспоминание было не из приятных, и она не сводила взгляда с неровной стены высокой травы, мимо которой шла.
Над головой медленно возникали спиральные узоры звезд, похожие на брызги Витра. Легенды повествовали о временах, когда звезды еще не появились, ночной небосвод был непроницаемо черен и даже солнце не осмеливалось открыть свой единственный глаз. Камни и земля тогда были всего лишь телесным воплощением Тьмы, стихийной силой, превращенной в нечто твердое, что можно взять в ладонь или просеять сквозь пальцы. Если тогда в земле и камнях и присутствовала жизнь, то лишь в виде смутного обещания.
Обещания, которое ждало поцелуя Хаоса, будто живительной искры. Но Хаос начал войну с этой жизнью, воплощавшей в себе свойственный Тьме порядок. Солнце открыло свой глаз и рассекло все сущее надвое, разделив земной мир на Свет и Тьму, которые тоже вступили в сражение друг с другом, ставшее отражением борьбы за саму жизнь.
В подобного рода войнах обрел очертания лик времени. «С рождением заканчивается смерть» – так написали древние на пепелище Первых Дней.
Финарра не могла понять суть этого утверждения. Если нет ничего ни до, ни после – значит миг творения не вечен и вместе с тем непреходящ? Мир все еще рождается и одновременно умирает?
Говорили, будто в изначальной тьме не было света, а в сердце света не было тьмы. Но одно не могло существовать без другого, постижимое лишь в сравнении, – и в конечном счете разум смертного оказывался в ловушке скрытых в тени понятий. Финарра инстинктивно избегала любого рода крайностей, как в поведении, так и в характере. Она познала горький вкус Витра и пугающую пустоту безбрежной тьмы, сторонилась огня и ослепительного света. Ей казалось, будто жизнь может существовать лишь в таких местах, как эта узкая полоска между двумя смертоносными силами, среди холодных безразличных теней.
Свет теперь вел сражение в кромешной тьме ночного неба – и свидетельством тому были звезды.
Финарра вспомнила, как стояла на коленях, принося присягу при поступлении на службу к смотрителям Внешних пределов, съежившись среди колдовской пустоты, в смертельном холоде могущественной сферы, окружавшей Матерь-Тьму. Но, почувствовав холодное прикосновение ко лбу, она ощутила своего рода соблазнительный покой, как будто услышав шепот, призывавший ее сдаться. Страх пришел позже, когда Финарру бросило в дрожь и у нее перехватило дыхание. Так или иначе, до того как стать той, кем она стала, Матерь-Тьма была обычной смертной женщиной-тисте, мало чем отличавшейся от самой Финарры.