«Но сейчас ее называют богиней, – подумала капитан Стоун. – Теперь мы стоим перед нею на коленях и знаем ее лицо как облик самой Тьмы; для нас она сделалась воплощением стихийной силы. Что с нами случилось? Почему мы стали столь суеверны?»
Она знала, что это предательские мысли. Игры философов, отделявших власть от веры, были ложью. Вера правила всем – от поклонения духам неба до объяснения в любви мужчине, от следования гласу божьему до признания права офицера отдавать приказы. Единственная разница заключалась лишь в масштабах.
Финарра бесчисленное множество раз мысленно перебирала подтверждавшие сей факт аргументы. Доказательством, по ее мнению, служило то, что суть всегда оставалась одинаковой, начиная от форулканских командующих, посылающих солдат в бой, и заканчивая уплатой штрафа за обнажение оружия на улицах Харканаса.
«Отказываясь повиноваться, ты рискуешь жизнью. Если не жизнью, то свободой, а если не свободой, то волей, а если не волей, то желанием. Все это лишь монеты разного номинала, мера ценности и достоинства.
Власть над моим телом, власть над моей душой. Суть одна и та же».
У нее не было времени на ученых и их софистические игры. Так же, как и на поэтов, которые, похоже, были одержимы желанием скрыть тяжкую истину под соблазнительными словами. Их дары были лишь способом отвлечься, опасным танцем на краю обрыва.
Во мраке внезапно что-то мелькнуло. Раздался дикий вой, от которого у жертвы должна была застыть кровь в жилах. В свете звезд блеснул украшенный змеящимся узором клинок. И снова пронзительный вой, звуки бьющегося на земле смертельно раненного тела. Шипящий рык, шорох лап за спиной. Прыжок…
Фарор Хенд выпрямилась, жестом велев Спинноку молчать. В ночи вновь послышался зловещий вой, где-то далеко на западе. Она увидела, как юноша достает свой меч и медленно поднимается на ноги. Что-то Финарра Стоун припозднилась: прошла уже половина ночи.
– Не слышно других голосов, – сказала Фарор. – Ни хегестов, ни трамилов.
– И лошадиного ржания тоже, – заметил Спиннок.
Он был прав. Женщина призадумалась, медленно выпуская воздух из ноздрей. Она явно колебалась.
– И все-таки мне не по себе, – продолжал Спиннок. – Капитан часто настолько задерживается?
Фарор покачала головой и наконец решилась:
– Оставайся здесь, Спиннок. А я поеду ее искать.
– Туда, где дерутся те волки, сестрица?
Она не стала ему лгать.
– Надо хотя бы убедиться, что их добыча – не наша Финарра.
– Ладно, – буркнул юноша. – А то я и впрямь за нее боюсь.
– Разожги снова костер, – велела она, беря седло и спеша к своей лошади.
– Фарор…
Она обернулась. Глаза Спиннока блеснули в поднимающихся над углями языках пламени. В свете костра казалось, будто на его щеках вспыхнул румянец.
– Будь осторожна, – попросил он. – Мне не хочется тебя потерять.
Надо было что-то сказать в ответ, чтобы успокоить его, отогнать прочь мысли, скрывавшиеся за этими словами. И отвлечься самой.
– Ничего страшного, Спиннок, у тебя и без меня хватает родственников.
Он удивленно уставился на нее.
Фарор снова повернулась к лошади, понимая, что фраза прозвучала слишком уж пренебрежительно. У нее вовсе не было подобного намерения, и, похоже, эхо ее слов повисло в возникшей между ними двоими тишине, безжалостное, будто острый нож. Смотрительница быстро оседлала лошадь, села верхом и достала из ножен копье. Пришпорив лошадь, она выехала из укрытия среди высоких скал и направилась к краю равнины.
В ночи завывали все новые волки. На мелкую добычу обычно охотились стаи в три или четыре особи, но тут хищников, похоже, было с десяток, если не больше. Слишком много даже для охоты на хегеста. Но ничьих других голосов Фарор не слышала – а рев трамила мог обрушить каменную стену.
«Это наверняка Финарра. Ее лошадь погибла. И теперь она сражается в одиночку».
Фарор пустила лошадь галопом. В небе все так же бесстрастно светили звезды.
Перед ней возник мысленный образ: лицо Спиннока, освещенное пламенем костра. Выругавшись про себя, молодая женщина попробовала отогнать его прочь, а когда у нее ничего не вышло, попыталась превратить его в образ своего жениха. Вряд ли можно было назвать Кагамандру Туласа красавцем; годы лишений и голода во время войн наложили отпечаток на воина, а в глазах царила такая пустота, будто жестокие воспоминания вынуждали его сторониться света. Фарор знала, что Кагамандра ее не любит, и считала, что этот суровый мужчина вообще больше не способен любить.