Полный мех оттягивал руку, и Элоф наклонился, чтобы вставить затычку. В этот момент он заметил краткий проблеск движения, отраженный в воде, стремительную темную тень, промелькнувшую в звездном небе. Одним движением он вытащил мех и бросился в укрытие. Наблюдая оттуда, он увидел широкий размах изогнутых крыльев, плавно спускавшихся с неба на смоляно-черную поверхность воды, серебрившуюся в лунном свете. Потом он услышал шум крыльев, грациозно сложившихся в конце полета и открывших величавый изгиб шеи. Немного ниже по течению плыл огромный лебедь, скользивший рядом с собственной тенью, но было трудно сказать, где лебедь, а где его тень, ибо он, до последнего перышка, был совершенно черным. Неподвижный и онемевший от изумления, Элоф услышал тихую мелодию, плывущую над водами, — печальный, чарующий напев. В мелодии слышался голос, низкий и грудной, как у зрелой женщины, и скорбные слова ясно доносились до него через неустанный шум текущей воды.
Птицы в ночном небе! Печаль снедает меня!
Издалека прилетела я над землей!
Соберитесь! Услышьте меня!
Далек мой полет! Горе искала я! Нашла я вдоволь!
О безутешном томлении я пою,
О взволнованных водах,
Об утрате, о скитаниях я пою
Над морями бескрайними, приливами вечными
Под пустым небом. Увы!
Увы, о печаль! Пою я о жизни.
Далек мой полет! Горе искала я! Нашла я вдоволь!
О безнадежной надежде я пою,
О незаживших ранах,
О скорби, о страдании я пою,
О теплых губах и крепких объятиях,
Обо всем, чему не бывать.
Увы! Увы, о печаль!
О любви я пою.
Далек мой полет! Горе искала я! Нашла я вдоволь!
О последнем отчаянии я пою,
О темной Реке,
О муках, о жалобах я пою,
О погашенном факеле, о сгоревшем огне
Под темной водой. Увы!
Увы, о печаль! Я пою о разлуке.
Далек мой полет! Горе искала я! Нашла я вдоволь!
Элоф стоял, окаменев, пока существо плавно скользило к берегу. Все его видения и надежды всколыхнулись в душе мощной волной; песня была исполнена скорбью и отчаянием, поразившим его в самое сердце.
Немного поодаль берег зарос камышами, сухими и наполовину увядшими, сухо потрескивавшими в порывах налетевшего ветра; туда и направился черный лебедь. Но когда он оказался внутри, то как будто решил взлететь — огромные крылья яростно захлопали, потом с трепетом сомкнулись на груди. Высокая тень поднялась из камышей, выше любого лебедя, выше человека. Крылья плавно распахнулись, открыв грудь, затянутую блестящей черной кольчугой. Женскую грудь, ибо под кольчугой белели обнаженные ноги, а над воротником можно было видеть изящную женскую шею, сильный подбородок и полные губы. Остальная часть ее лица вместе с волосами была скрыта под наглазником высокого шлема. Но от ее плеч расходились не руки, а те же самые широкие крылья, невероятным образом закрывавшие луну и большую часть ночного неба. Однако Элофу показалось, что среди черных перьев он различил блеск золота.
Внезапно она издала крик, и ее голос был столь резким и жутким, что Элоф опустился на одно колено и задрожал всем телом.
— Безрассудный странник! Человек, заблудившийся в царстве, запретном для людей, слушай меня и берегись! Для некоторых жребий уже брошен! Рок близится, рок, которого не избежит ни один из смертных! Беги, если можешь, или прими то, что тебе уготовано!
Крылья сомкнулись, а затем сделали один мощный взмах, от которого камыши с громким шелестом пригнулись к воде. Огромный черный лебедь поднялся над водой и закружил над рекой, над островом, удаляясь из виду, Элоф провожал его взглядом до тех пор, пока он не исчез за вершинами деревьев на гребне холма.
— Что я видел? — спросил он себя и услышал дрожь в собственном голосе. — Похожа, так похожа… но так ужасна… Что это за страна видений?
Темный страх не отпускал Элофа. Он встал, взял мех с водой и торопливо зашагал вверх по склону к деревьям и слабым отблескам костра. Подойдя ближе, он услышал приглушенные голоса Керморвана и Рока, показавшиеся ему самым приятным и утешительным звуком, который когда-либо приходилось слышать.
— Нужно будет разузнать об этом южном пути, о котором говорил бедный Корентин. Если Вайда воспользовался им, чтобы увести свой народ на запад, он может быть более безопасным маршрутом для возвращения на восток…
— Может быть, если со временем не появились новые опасности… Элоф! В чем дело? Ты похож на привидение!
— Я видел… — пробормотал Элоф. — Я что-то видел. Возможно, предупреждение, не знаю…
— Сядь к костру и погрейся! — резко скомандовала Иле. — Давай сюда воду — смотри, не пролей на огонь! Ну, что ты видел?
Но Элоф по-прежнему не мог подобрать слова.
— Предупреждение… — вымолвил он. — Или приговор… Мы в опасности!
Керморван выпрямил спину и положил на колени свой серо-золотистый клинок. Он пристально смотрел на Элофа, нахмурив брови и плотно сжав губы.
— Мне не нужно видения, чтобы узнать это, — сказал он. — Опасность близко?
— Приближается, — с трудом выговорил Элоф. — Оно… она сказала, что…
Он замолчал, потому что серые глаза Керморвана внезапно расширились. Воин смотрел уже не на Элофа, а куда-то вдаль, приоткрыв губы от удивления. В то же мгновение по коже Элофа поползли ледяные мурашки, и он почувствовал некое присутствие у себя за спиной. Но сейчас ему не хотелось оглядываться. Он уже был готов броситься в сторону и выхватить оружие, но краешком глаза заметил чем-то знакомую фигуру, выступившую вперед и как ни в чем не бывало присевшую у костра. Человек протянул руки к огню и с видимым удовольствием потер их. От его мокрой одежды валил пар. Потрясенные путники собрались вокруг, но лишь после того, как Элоф сообразил, кого он видит, Рок подал голос:
— Стехан! Провалиться мне на этом месте! Но как ты спасся от этих… от этих водных тварей? Как ты…
Корсар не ответил, но вдруг поднял голову. Его лицо выражало такое холодное и высокомерное презрение, что Рок замолчал на полуслове, приоткрыл рот, как будто собираясь что-то добавить, но потом медленно закрыл его. Керморван не двигался, однако его тело казалось напряженным, как натянутая тетива с наложенной стрелой, готовой сорваться в любой момент. Костяшки его пальцев побелели на рукояти меча. С другой стороны небольшого оврага к дальнему краю костра неторопливо приближались другие силуэты, бредущие в ночи. Они шли неровным строем через кусты, окружавшие маленький лагерь, и сосульки, ледяными фестонами свисавшие с сухих ветвей, звенели и разбивались на их пути. Элоф хотел вскрикнуть, вскочить с места, но конечности не повиновались ему, а язык словно примерз к нёбу.
Первым был Хольвар, который не обратил ни на кого внимания, но просто подошел и сел у костра, как будто отошел минуту назад. Бьюр спрятал лицо в ладонях, и кровь отхлынула от его смуглого лица; Тенвар застыл среди подступающих теней, но с его губ непроизвольно сорвался слабый стон ужаса. Ветер бился и завывал в ветвях над головой, пламя льнуло к земле и ревело, как пойманный зверь, свет и тень менялись местами быстрее, чем мог уловить человеческий глаз. Один за другим они спускались в овраг, все так же неслышно и безмолвно — бывшие члены отряда, навсегда завершившие свои странствия, которым больше не было места на земле, ни ночью, ни днем. За Хольваром приблизился Эйсдан, боцман Мэйли и Дервас, легко ступавший на ногу, которую Элоф видел сломанной и обглоданной до кости. За спиной Дерваса маячил Борхи, сгорбившийся и обхвативший себя руками, словно человек, старающийся плотнее запахнуть свой плащ от холода. Но он, как и остальные, молча занял место у огня, даже не взглянув на тех, кто уже был там, и стал смотреть на пляшущие языки пламени. Хотя на его лице застыла гримаса страха, он не удостоил вниманием того, кто притащился следом. Охотник Кассе, злобно поблескивая глазами, на месте которых когда-то зияли пустые глазницы, тоже опустился на землю возле костра, и теперь в овраге под сенью черных елей, зловеще перешептывавшихся на ветру, мертвых было больше, чем живых.