Щёлкая механическими пальцами – по десять на каждой руке – он повернул сферу из звёзд и систем, увеличивая масштаб тактильными жестами. Тихон изучал отдельные спектры длины волн, импульсные интервалы и радиационный выход звёзд, которые неожиданно быстро – по астрономическим меркам – постарели на сотни тысяч лет.
Он машинально выдохнул, удивляясь пережитку, словно обладал органическими лёгкими.
– Ты же знаешь, что уставившись на эти карты, не увидишь ничего нового, ведь так? – спросила Линья, не поднимая взгляда от книги. Его дочь сидела за потёртым деревянным столом. Капитан Сюркуф достал его для неё из затхлой камеры хранения во влажных клуатрах, которые примыкали к машинному отделению. Старое дерево пахло некачественным маслом, дешёвой смазкой и смесью хлорина с очистителем и диоксидом углерода из фильтров воздуха. Не самый приятный из ароматов и в то время как Виталий мог фильтровать его, у Линии не было такой возможности. Но, похоже, она не возражала и более того наслаждалась счастливым случаем для разнообразия поработать за столом из органического материала, а не пультом управления из холодной стали.
– Я знаю, дорогая девочка, но это моя работа, – ответил Виталий, используя человеческий голос. Хотя его голосовые связки давно атрофировались, Линья настояла, чтобы он заменил их искусственно выращенными. Конечно, она понимала и могла общаться на бинарном коде, а также на более сложных религиозных литургиях техно-языка, но решила высказываться на несовершенном и неточном наречии непросвещённых.
– И она останется твоей работой и завтра, а затем и послезавтра, – сказала Линья, наконец, оторвав взгляд от книг. В отличие от своего отца она оставалась всё ещё – внешне – в основном органической. Она носила красные цвета Духовенства – по праву члена Культа Механикус – но на этом сходство с большинством жрецов Марса заканчивалось. По её плечам рассыпались длинные тёмные волосы, кожа тонкокостного лица была гладкой. Чертами она напоминала отца, что и следовало ожидать, несмотря на аномалию в репродуктивном процессе, результатом которой стало спонтанное изменение пола, выбранного им для преемника.
За эти годы модернизировали немалую часть внутренней биологической структуры Линьи, но она упрямо цеплялась за первоначальную человеческую фигуру и архаичные пути предков. Книга, в которой она писала, была изготовлена из прессованного растительного сырья, а инструмент, которым она записывала свои мысли и экспериментальные наблюдения, был обычной пластековой трубочкой, наполненной жидким красителем.
Отказ Линьи следовать конвенции служил источником раздражения для коллег-жрецов и источником большого удовольствия для Виталия.
– Не сомневаюсь, что так и будет, – ответил он, – но если вспоминать научные открытия, в них всегда присутствует некоторая степень беллетристики. Мы запоминаем “Эврика!” и забываем десятилетия исследований, неудачных стартов и опровергнутых гипотез на пути к просвещению. Забываем сколько жрецов потерпели неудачу в своих начинаниях, а помним того, кто наткнулся на правду, учась на их ошибках.
– Ты снова говоришь о магосе Моджаро, не так ли?
– Человек может умереть, но память о нём сохранится надолго, если он внесёт свой вклад в великое дело. Время вбирает в себя поток, поглощённый забытыми деяниями. Величайшие моменты являются всего лишь кульминацией одной тщательно проработанной мысли, – процитировал древнюю мудрость Виталий, словно это были его слова. – Как все люди должны благодарить безымянных прародителей прошлого, так и мы обязаны продолжать выживать в настоящем, дабы пришедшие после нас продолжили великое дело.
– Да, он пример для всех нас, отец, но от этого ты не станешь лучше понимать изменения на этих картах. Чётность данных макроскопа слишком разбросана для использования, и вся информация, которую восстановили из скопления в лучшем случае из третьих рук. Нам нужно приблизиться к Шраму Ореола, прежде чем мы сможем сделать какой-то конкретный вывод.
Она замолчала, прежде чем продолжить, и Виталий знал, что она собирается сказать, потому что дочь говорила это ему уже много раз.
– Ты же понимаешь, что нам не следовало принимать участие в этой миссии? В конечном счёте, даже если мы сможем пробиться на противоположную сторону Шрама, неизвестно, как мы вернёмся. Последние эксплораторы, которые путешествовали за пределы Шрама, были объявлены пропавшими более трёх тысяч лет назад. Даже если у капитана Сюркуфа и в самом деле есть подлинный реликт пропавшего флота Телока, то с чего ты решил, что мы не разделим его судьбу?
Она вздохнула, пытаясь зайти с другой стороны:
– Возможно, это один из аспектов существования Шрама, чьи изменённые данные мы получили?
– Ты и в самом деле считаешь, что я не думал об этом? – спросил Виталий. – Да, звёздная география непостоянна, но изменения, которые ты и я, мы оба видели, должны занять, по крайней мере, сотни тысяч лет, а не несколько веков.
– Ну и понял ты что-нибудь за последние три часа, когда смотрел на карты?
– К сожалению, нет, – ответил он без разочарования. – Хотя я очень надеюсь понять, почему эта карта больше не соответствует первоначальным показаниям, полученным местными макроскопами. Слишком много времени прошло с тех пор, как я рисковал за пределами орбитальных галерей Кватрии.
Виталий махнул в сторону карт и тактильными сенсорами сильно увеличил масштаб, заполнив помещение мерцающими светящимися точками. – Архимагос лично просил о моём присутствии.
– Несмотря на возражения Марсианского Конклава, – парировала Линья.
Виталий свернул звёздные карты раздражённым жестом.
– Котов не дурак, – сказал он. – Он ценит мои глубокие познания об этом регионе космоса и понимает, что моё присутствие может оказаться разницей между великолепным успехом и позорной неудачей.
Линья ничего не ответила, и Виталий получил передышку. Даже его самого не слишком убеждал сказанное. Он не знал, почему Лексель Котов воспользовался своим драгоценным правом вето, ведь архимагос не был известен, как жрец склонный к жестам эмоциональной снисходительности. Мало кто мог сравниться с Котовым в безжалостной решимости и строгом следовании протоколу, они были легендарны даже среди Духовенства, которое рассматривало холодную грубость, как добродетель.
– Возможно, потеря феодального мира-кузни придала Котову толику смирения, – предположила Линья и Виталий едва не рассмеялся.
– Я и на наносекунду не поверю в это, а ты?
– Нет, и это приводит меня к мысли, что у Котова есть другая причина просить о твоём участии в своей безрассудной экспедиции.
– И, несомненно, у тебя есть теория относительного этой причины?
– Он в отчаянии, – сказала Линья. – Его миры-кузни уничтожены и даже ты должен был слышать слухи о направленных генерал-фабрикатору петициях с призывами конфисковать марсианские владения Котова. Он знает, что не может добиться поддержки ни у кого из более влиятельных магосов и чтобы восстановить политическую поддержку на Марсе, ему необходим огромный успех. Возглавить поисковую экспедицию флота Телока – последний шанс Котова спасти репутацию. Это его единственная надежда отвести угрозу от оставшихся кузниц.
Виталий кивнул, но прежде чем он смог привести хотя бы символические аргументы в защиту планов Котова, раздался резкий стук в задвижную дверь их общих покоев.
– Да, господин Сиаваш? – произнёс он.
Наступила тишина.
– Как вы узнали, что это я? – спросил молодой боец. Виталий слышал, как он щёлкает ножом-бабочкой и треск ловких пальцев.
– Длина шага, соотношение веса к децибелу звука шага, – ответил Виталий. – И это если не упоминать раздражительную мелодию, которую ты зачем-то насвистываешь на ходу.
– Это “Гордость Джоуры”, – пояснил Адара Сиаваш сквозь дверь. – Когда я был маленьким, мой папаша играл её на флейте и…
– Что тебе нужно, Адара? – перебила Линья, прервав очередной рассказ юноши о его пасторальном детстве.
– Привет, мисс Линья, – произнёс молодой человек, и даже несмотря на противовзрывную дверь, Виталий мог представить, как он покраснел. – Капитан Сюркуф прислал меня сообщить, что мы почти готовы состыковаться со “Сперанцей”.