«Все. Попался, — решил он, — не берут, хотят, чтобы «наследил».
Неожиданно из переулка вышла девочка, одетая в старое жёлтое ситцевое платье. На руке у нее висела пустая кошелка.
«Где я ее видел? Ах да! Это та девочка, у которой я покупал как-то землянику», — вспомнил он и прибавил шагу. Он догнал ее, и, подчиняясь какому-то непонятному чувству, тихо окликнул: «Девочка!» Она повернула голову в его сторону и посмотрела настороженно и вопросительно. Видно, девочка не узнавала его.
— Не оборачивайся и не останавливайся, — проговорил он торопливым шепотом. — За мной следят. Слушай внимательно и запоминай. Это очень важно. Скорее иди в лес, на старые вырубки, где ты собираешь землянику. Пройди дальше вверх по сухой речке, пока не встретишь партизан. Скажи им: «Иван не придет, он просил передать на Большую землю: «Квадрат 46». Слышишь? «Квадрат 46».
Он хотел добавить еще «больше ста», но не успел. Навстречу из-за крыльца вышли четверо вооруженных полицаев. Они пропустили девочку и, крикнув «стой!», уперли автоматы ему в грудь…
Он сидит в тюрьме. Допросы чередуются с побоями, уговорами и посулами. Его обвиняют в том, что он партизанский разведчик. Оказывается, радиста арестовали еще раньше, а за его домом следили. Вчера им устроили очную ставку с радистом. Как хорошо, что он не знал радиста, а лишь видел его фотографию! Поэтому, когда их посадили друг против друга, он спокойно и совершенно естественно сказал: «Первый раз вижу этого человека!» В самом деле, он с трудом узнал в сидящем напротив избитом человеке того, чью фотографию показывали ему в штабе армии.
Конечно, он ничего им не говорил и не скажет, как бы его ни пытали. Он понимает, что улик нет. Когда его задержали, с ним не было ни оружия, ни карты, ни денег, то есть ничего подозрительного. Документы у него подлинные, пусть проверяют!
Но самолеты! Они стоят, умело запрятанные, стоят и ждут, когда наступит время, чтобы взлететь и сбросить на наши войска тысячи бомб! Сколько погибнет людей!
Он видит, как с ревом эти юнкерсы и хейнкели поднимаются в воздух. Как они собираются в зловещие стаи с черными крестами на крыльях и плывут на восток.
Только сейчас он понял, что значит тяжесть от сознания невыполненного долга. Ее гораздо труднее переносить, чем боль от ран.
Лязгает замок. Скрипит дверь. Снова — на допрос. Через несколько часов избитого бросают обратно в одиночную камеру. С каждым днем он теряет силы, а главное — надежду, что девочка поняла его и пошла к партизанам. Ведь для этого нужен был только один, самое большее два дня, а прошло уже восемь. Теперь он убежден, что это была его вторая ошибка. Почему он вдруг поверил ни с того ни с сего этой незнакомой девчонке? Что вызвало доверие к ней? Да ничего, кроме подмеченного презрения к оккупантам в ее жестах и взгляде.
Ну, а если бы он не рискнул тогда обратиться к ней? Ведь все равно другого человека рядом не было.
Он с трудом поворачивает лицо вверх к узкой полоске окна под потолком. Окно камеры выходит на запад. В ту самую сторону, где на агробазе притаился выжидательный аэродром фашистов…
В квадрате окна видно темное ночное небо. Он приподнимается и смотрит на этот кусочек, русского неба в решетке.
Он смотрит не отрываясь, пока к его глазам не начинают тянуться золотые нити от света далеких холодных звезд. Вокруг так тихо, что слышно, как на улице в ночном безветрии без устали шепчутся листья старой осины. К их постоянному шелесту он уже привык.
Но вдруг его тренированный слух улавливает, как в ночную тишину постепенно входит тонкий, чуть звенящий, хорошо знакомый звук. Звук все приближается, растет, ширится и постепенно переходит в ровный волнующий гул.
Вспыхивают и впиваются в небо яркими дрожащими стрелами десятки прожекторов. Он поднимается с пола, весь напрягается, вслушивается. С каждой секундой рокот нарастает. Теперь уже ясно, что это грозный рев десятков самолетов. Часто хлопают зенитки.
Захлебываясь, тявкают скорострельные пушки. Небо прошивают трассирующие нити зенитных пулеметов, а рокот все громче и громче.
Сомнения нет — наши! Но куда они летят? И, как бы в ответ на его вопрос, самолеты выбрасывают осветительные бомбы над агробазой. Слышится завывание пикирующих бомбардировщиков. Потом взрыв… один, другой, много! И все взрывы там, в квадрате 46!
Грохот бомбовых разрывов, стрельба зениток заглушают все звуки вокруг, и он кричит летчикам: «Так их, бейте, ребята, бейте!»
Неистовствуют зенитки, мечутся лучи прожекторов по небу.