Дал нам комиссар две маленькие комнатушки в подвале полуразрушенного дома, пообещал, что, как отстроят, так он нас наверх переселит, но через полгода исчез куда-то с концами. Так мы на всю жизнь в этом подвале и остались. Зимой открыли школу, а мне как раз семь исполнилось, ну и пошел я учиться. В первый класс нас на весь городок восемь душ набралось, да и то троим уже лет по девять-десять было. Мать слегла и больше уже не встала из-за почек своих, девять мне было, когда схоронили. У отца туберкулёз, но ни лекарств, ни питания нормального, ничего нет. Благо швейная машинка сохранилась, она и выручала, да тётка из конторы своей паёк приносила. Возле райцентра речушка протекала, так я приноровился рыбу удить. Согнул мне отец из сломанной иглы крючок, дал нитку суровую и стал я рыбалить. Бывало, что пару-тройку пескарей и вытаскивал. Мне было десять, когда у тётки парализовало левую руку и пол-лица. Печатать она уже не могла и тоже села отцу на шею. Её партизанская машинка стояла дома, а комиссар в своё время разрешил ей забрать два мешка старых бумаг из архива, вот и решила тётка учить меня на машинке печатать. Начала она с того, что взяла прут и выпорола. Сказала, что будет пороть за лень и за каждую ошибку. И порола ведь, но года через три я уже свободно печатал десятью пальцами по слепому методу и с листа, и с голоса. Я перепечатывал тексты из мешков, газетные статьи и вообще всё, что попадало под руку. Так тётка ещё и «писарскую» грамотность во мне развила. Ну, дотянул я до экзаменов за семилетку и встал вопрос, что дальше делать. Учебных заведений в городке было три: десятилетка, ремеслуха, готовившая кадры для сельских МТС и сельхозтехникум, учивший по тем же специальностям, на той же базе и теми же учителями. Хлопцы шли в ремеслуху, (там кормили и одевали), а девчата в техникум. Потом и тех и других отправляли в деревню, где они и оседали на всю жизнь. Я тоже отнёс бумаги в ремеслуху и стал ждать сентября и начала учёбы. Летом произошло событие, перевернувшее мою жизнь — приехала кинопередвижка. Мне было уже четырнадцать, когда я впервые увидел кино. Даже фильм тот помню: «Подкидыш».
— Муля, не нервируй меня, — процитировал Витька.
— Вот-вот, он самый. Все как с ума тогда посходили — всё говорили друг другу эту фразу, а я её и не помнил даже. Я и сюжет-то не помнил, а вот как они там по Москве ходили, запомнил надолго. Чистые широкие улицы, высокие красивые дома, машины диковинные туда-сюда ездят, витрины, магазины и люди хорошо одетые, опрятные. Вот тогда-то я и решил: умру, а буду жить в Москве!
Дня два я раздумывал, а потом составил план, первым пунктом которого было получение аттестата. Я забрал бумаги из ремеслухи и отнёс назад в школу. Через год мы похоронили тётку.
Погрузившись в воспоминания Лев Михайлович стал мягче, сентиментальней и пару раз, даже, смахнул слезу. Он помолчал, потом, точно помянув, глотнул водки и похрустел огурцом. Мы сидели тихо, боясь нарушить плавность его рассказа.
— Я был в девятом, когда в нашем классе появился Славка, сын нового райвоенкома. Питался он, видать, хорошо, был и выше и сильнее нас, но характер имел мерзкий, гонористый. Нас всех он откровенно презирал и считал быдлом. Славка стал вторым пунктом моего плана, и я заставил себя с ним подружиться. Славка дружбу мою не принял, но стал использовать в качестве денщика. Как-то ребята собрались его поколотить, но Славка спокойно заявил им, что все вместе они его, может, и одолеют, но человек пять останется без зубов, а вдобавок он скажет отцу и тот половину отправит в колонию, а остальных зашлёт служить за Полярный круг, где они сами застрелятся. Колония не произвела на хлопцев никакого впечатления, но неведомый Полярный круг остудил горячие головы. Тогда решили побить меня и изрядно намяли бока, требуя бросить корешиться со Славкой. Я не послушался, и меня лупили ещё раза три, пока не отвязались. Славка оценил мою преданность и пригласил на день рождения. Там я познакомился с военкомом. Славкин отец оказался заядлым рыбаком, но местной речки не знал и вообще считал ниже своего достоинства сидеть на берегу вместе со всеми. Я вызвался показать ему рыбные места вдали от города, и мы, оседлав его мотоцикл, стали разъезжать по округе каждый раз, как у военкома выдавалось свободное время. В начале мая, перед выпускными экзаменами, я похоронил отца. Мне было семнадцать, когда я остался круглым сиротой. Мы сдали экзамены и получили аттестаты. Собственно, «сдали», это громко сказано. Сдать мы ничего не могли просто по причине полного отсутствия каких-либо знаний. Я получил четвёрошный аттестат с пятёркой по русскому и двумя тройками: по иностранному, почему-то французскому, и химии. Ни французского, ни химии у нас не было вообще. Мы сидели с военкомом на берегу и, забросив удочки, беседовали о будущей жизни.