Он на меня как зыркнет, прямо в порошок стереть готов:
— Что, боец, не успел начать служить, а уже жаловаться бежишь?
— Никак нет, — говорю, — вопрос задать разрешите?
Вижу, смягчился чуток:
— Задавай, но чтоб через голову непосредственного начальника больше не обращаться!
— Виноват, — говорю, — исправлюсь. У меня вопрос такой: я на гражданке делопроизводителем в военкомате работал и печатаю десятью пальцами с листа и с голоса. Мне что, командиру отделения сказать про гражданскую специальность?
Смотрю, у майора глазки засверкали:
— А ну, пойдем со мной, — говорит.
Привёл меня в штаб, посадил за машинку, бросил мне газету:
— Время — минута. Начали!
Тут уж я выложился сполна — 132 знака за минуту выдал без единой ошибки. Он газету схватил и давай читать, а я снова застрочил на своём пулемёте. Взял он мой военный билет, брови нахмурил:
— Сам заполнял?
— Никак нет, — говорю, — я тогда ещё в школе учился.
Он мне ручку суёт: пиши, мол. Я и написал каллиграфическим почерком: «Заявление. Прошу зачислить меня на должность писаря штаба». Майор рассмеялся и кричит посыльному:
— Писаря ко мне!
Пришел солдатик и говорит ему майор:
— Вот, Зеленцов, как подготовишь из него замену, так домой. Экзамен у него лично принимать буду. Свободны.
Вышли мы, оба сияем, а он мне:
— Неделя тебе, салажонок, максимум. Подведёшь, такую тебе жизнь устрою, что пожалеешь, что родился.
Привёл он меня в казарму, вызвал старшину и «отделённого»:
— Салагу не трогать, в наряды не назначать, будить в полшестого, на отбой не ждать.
Два дня приходил он за мной в шесть утра и отпускал от себя только к двенадцати ночи.
Тут я ему говорю, что всё, хорош, веди к майору. Наутро пошли. Зеленцов белее снега, а я чувствую, что полностью готов. Майор Зеленцова отослал, а меня гонять начал. В конце велел на Зеленцова дембельские документы подготовить. Проверил всё до запятой и велел самостоятельно написать приказ о назначении меня писарем штаба с допуском к документам ДСП. Прочитал приказ:
— Это ты в военкомате так наблатыкался?
— Так точно, — говорю.
— Ну, давай, зови Зеленцова.
Так и стал я штабным писарем ещё до принятия Присяги.
Рыжий гордо оглядел каждого из нас. Я одобрительно улыбнулся, Витька поаплодировал, Анатолий показал большой палец.
— Поверите, за всю службу ни в одном наряде не был, ни в одном карауле не отстоял! А уж как я тётке за её хворостину благодарен был, царствие ей…
Лев Михайлович снова пригубил из кружки.
— Где-то в марте-апреле приходит из Политотдела разнарядка: дают квоту на одного солдата и одного младшего командира для приёма в партию. Я к замполиту:
— Товарищ подполковник, хочу в партию, дайте рекомендацию.
А уж он-то счастлив, что не надо бегать да уговаривать.
— Дам, — говорит, — солдат ты справный. Вторую у начштаба возьми.
В мае был я уже кандидатом. Осенью подошел к концу первый год службы, а тут как раз демобилизуется комсомольский секретарь части. Мне партийное поручение — занять эту должность. Занимаю. В клубе за сценой маленькая комнатенка была: музыкальные инструменты, наглядная агитация и прочая мура. Взял я солдатиков, разгребли они всё, покрасили что надо, повесил я табличку «Комитет ВЛКСМ», притащил столик, провёл полевой телефон и поставил кровать. До конца службы так и прожил в номере «люкс».
Рыжий пьяно хохотнул и заговорщицки подмигнул нам:
— Была у нас одна телефонистка вольнонаёмная, лет под тридцать. Длинная, плоская и лицо неприятное, но всё, что бабе иметь положено, у неё было. Стала она ко мне по субботам захаживать. Придет вроде как в кино, а как свет погасят, так пробирается ко мне за экран. Так что и с этим всё в порядке было — с Дунькой Кулаковой ласкаться нужды не было.
Он снова рассмеялся и стало видно, что пьян Лев Михайлович был уже изрядно.
— Должен честно вам сказать, — продолжил он, — что на этом мой план закончился, все намеченные пункты я закрыл, а дальнейшее должна была жизнь подсказать. Она и подсказала. Начался третий год службы, но что дальше делать, я не представлял. Среди новобранцев оказался чудной паренёк — маленький, тощий и к тому же кривобокий. Росту в нём было метра полтора, а весил килограмм тридцать. В раннем детстве попал он под лошадь, но в деревеньке его даже фельдшера не было, да и оккупация… В общем, выжил, и слава богу. Спросил я его, как он умудрился в армию попасть, он мне и рассказал.
Лев Михайлович захлебнулся от смеха и вытер рукавом глаза.