Так мне эта конструкция понравилась, сил нет. Одна мысль в голове: доски, доски…
Кузьмич снова глотнул и продолжил злым, металлическим голосом:
— Вот тут-то чёрт ангелом и прикинулся. Как щас помню, пятница была. Прихожу наряд получать. Начальник мне: «Знаю, что не любишь, но придётся в Москву ехать и с прицепом. Больше некому». Я ему по уши должен, отказаться не могу. Подцепил прицеп и поехал. Получаю длинные металлические профили и везу через всю Москву в этот проклятый комбинат, чтоб ему сгореть в одночасье. Приехал. Привратник говорит: «Стой снаружи и жди. Там машина грузится, как выедет, так ты поедешь. Вдвоём вам не разъехаться». Зашел я на территорию и охренел: дворик и так небольшой, так посредине ещё и сарай стоит с дом двухэтажный. Как мне с прицепом вертеться? Походил, шагами измерил, вижу — проехать можно, но сложно. Ладно. Смотрю на сарай и сердце кровью обливается: доска половая шпунтованная, почти новая, чуть посерела. Эх, думаю, такую доску и на такое дерьмо истратили! Горбыля не нашлось. Мне бы такую доску… Хожу вокруг, гляжу. Зашел на другую сторону сарая и вдруг сзади голос:
— Нравятся досочки?
Смотрю, малый стоит, рыжий такой, на тебя похожий. Кузьмич сердито кивнул в сторону рыжего. Моложе только, уточнил он.
— Хорошие, — говорю, — только на дурное дело пущены.
— Это точно, дурное дело не хитрое. А чего понравились, за дело болеешь или к делу приспособил бы?
— Приспособил бы, — говорю, — строюсь, а матерьяла нет, вот и облизнулся.
А рыжий, у, аспид-искуситель, улыбнулся и спрашивает:
— А хочешь, они твоими будут?
Я аж обомлел. Неужели, думаю, Господь опять посылает? Но держусь:
— Мне, парень, ворованного не надо, я ворованное давно за треть цены мог купить.
— Нет, — говорит, — никакого воровства, всё будет по закону.
— Что-то я тебя не пойму: видишь меня две минуты, а проникся как к отцу родному?
— Всё просто: я нужен тебе, а ты нужен мне. Доски — плата за услугу.
— Какова же услуга? — спрашиваю.
А он так спокойно:
— Сносишь случайно этот сарай, я доски списываю и почти даром тебе продаю.
— Ты совсем охренел, — отвечаю, — на кой чёрт мне в тюрьме твои доски сдались?
— А никакой тюрьмы не будет. Пошумим для блезиру, акт составим, и доски твои.
У меня сердце прыгает, но поверить в своё счастье не могу.
— А ты кто такой, чтоб мне такие предложения делать?
— Заместитель директора.
— Вот что, директор, — говорю, — либо ты мне рассказываешь всё, как есть, либо давай прощаться.
— Ну, слушай. Ты знаешь, как отливки разные делают? Делается гипсовая модель, с неё снимается форма, а модель списывается и выбрасывается. Моделей мы делаем много и бывший директор за десять лет скопил их целую гору. Их бы вывезти, а у него всё руки не доходили. Тут комиссия, а его к ордену представили, он и испугался. Взял фондовые доски и слепил этот сарай. Самое паршивое, что он его оприходовал и взял на баланс. Его, дурака, на пенсию без ордена спровадили, а мне теперь пять лет с этим сараем мучиться — срок службы у него такой. А если ты его ненароком завалишь, то это несчастный случай и не по твоей вине — тесно здесь. Ты всех нас очень выручишь. Мы, конечно пошумим, акт составим. И всё. Доски будут твои, рублей в сто пятьдесят обойдутся, обещаю. Думай, машину уже погрузили, сейчас уедет. Делаешь дело — доски твои, нет, так я с другим договорюсь. Думай.
И ушел. Я пошел к своей машине. Спрашиваю привратника: «Рыжий тут такой бегает, это кто?» «Зам директора новый». Не обманул рыжий. «А чего у вас за сарай посреди двора стоит, не пройти, не проехать?» «А это наш прежний директор-придурок воздвиг». Опять рыжий не обманул. «А в сарае-то что?» «Да хлам гипсовый списанный…». Тут машина выезжать стала, он к ней и убежал. Сижу в кабине и думаю: «Не обманул рыжий, ни в чём не обманул», а сердце просто выпрыгивает из груди. Заехал я задом во двор. В зеркало вижу, что прямо на угол сарая еду. Вот сейчас руль чуть доверну и проеду мимо. Вот сейчас ногу с газа сниму и остановлюсь. Только рука не поворачивается и нога не снимается. Хотел бы, да не могу.
Кузьмич снова налил и выпил.
— Снёс! — ахнул Витька.
— Прямо к забору и положил! — Кузьмич махнул рукой и почему-то заплакал.
Я украдкой глянул на Льва Михайловича. Он сидел тихо, скромно потупив взор, и лишь изредка бросал быстрый недоумённый взгляд на Кузьмича. Его порозовевшее от выпитого лицо постепенно становилось ярко красным и, сливаясь с рыжиной волос, делалось похожим на красный сигнал светофора.
— И что же было дальше, Кузьмич?