Павел Дмитриев
Анизотропное шоссе. Часть I
Квадратное время
Пройдите по этому коридору, — сказал чиновник бесцветным голосом, — розги направо, ботинок налево.
Следующий…
1. Комфортный старт
Одесса, апрель 1930 (3 месяца до рождения нового мира)
Если кто-нибудь попросит меня назвать главный символ интербеллума,[1] то я без колебаний отвечу: это вокзал. В нем начинается и заканчивается любое, даже самое короткое путешествие. За два прошлых года я успел исколесить всю Европу, но оказалось, завершить мою миссию возможно только в СССР. Поэтом снова перрон, снова бьют в уши сполошные крики продавцов фастфуда и разноголосые, переливчатые локомотивные гудки. Зычно клацают буфера, упруго подрагивает под ногами асфальт. Отличие от Франкфурта или Стамбула, по большому счету, ровно одно — вместо веселого и бессмысленного Малека Вебера из репродуктора доносится немилосердно шипящая, однако вполне узнаваемая мелодия "Я милого узнаю по походке", с первых звуков которой невольно вспоминается надрывно рвущий гармонь Гарик Сукачев.
Впереди носильщик, здоровенный детина в нелепой форменной фуражке и сером засаленном фартуке поверх старой солдатской шинели. Не просто так — он тащит за спиной на подставке-сиделке наш багаж. Странный атавизм, везде в Европе для этого используют специальные, похожие на двухколесную тачку тележки, однако "жемчужину у моря" научно-технический прогресс упорно обходит стороной. Хотя, возможно просто нет надобности — не часто у советских пассажиров встречаются пудовые сундуки или необъятные кучи коробок-картонок.
Даже наши, далеко не самые огромные в мире чемоданы, явно смущают окружающих новизной и мягким блеском импортной кожи. Что отнюдь не мелочь, а реальный символ статуса, который легко удерживает на расстоянии докучливых газетчиков, лотошников Главдорбуфета, кроме того, заставляет мелкотравчатых служителей железнодорожных законов брать под козырек вместо очередной проверки документов. And last but not least, чемоданы как магниты притягивают взгляды хорошеньких девушек!
Последнее скорее обидно, чем приятно. Надеюсь, местным барышням и без багажа есть на что посмотреть: мой рост под метр девяносто, не страшные, как я в глубине души надеюсь, черты лица. А если не нравится лицо — пусть оценят темно-серый, в крупную синюю клетку костюм, к которому прилагается белоснежная рубашка с закругленными по последнему слову моды уголками воротника. В остальных деталях одежды тоже порядок: небрежно повязанный галстук, весь в черно-золотых узорах, да новенькие броги, чуть поскрипывающие при каждом шаге. Как вишенка на торте — абсолютно бессмысленная, но от этого не менее обязательная кепка.
Дорого, броско, но ведь не нужно каждому встречному-поперечному объяснять, что чуть более года назад я и сам таскал мешки в порту — как обычный грузчик. А все внешние признаки моего достатка и успеха лишь антураж авантюрного спектакля, который пытается разыграть на просторах молодой советской республики Яков, мой старший, аж тридцатилетний партнер и идейный вдохновитель. Заодно — тщеславный наглец в своей нелегкой "работе" и кичливый франт в одежде. Даже сейчас вместо добротной, но вполне тривиальной классики к серым бриджам он натянул вызывающие гольфы до колена в мелкий черно-белый ромбик, массивные черно-белые же штиблеты, а пиджаку предпочел шерстяной джемпер, разумеется, одной расцветки с гольфами. Хорошо хоть кепка обычная, серая, иначе впору выходить не на перрон одесского вокзала, а прямиком на арену цирка, клоуном.
Понять Якова несложно — вся его жизнь, в сущности, суть затянувшаяся театральная премьера. Более того, за несколько месяцев совместного путешествия я успел оценить и отчасти полюбить милую привычку моего спутника проводить каждый день как последний, чего бы это не стоило. Поэтому ничуть не расстроился, когда для покупки билетов в родном городе он обратился в отдельное окно кассы, приметное, кроме скромной таблички "управление спальных вагонов прямого сообщения", совершенно невероятным для данного места и времени отсутствием очереди.
Приятная и безукоризненно вежливая девушка небрежно глянула на наши справки-разрешения с места работы и, почеркавшись неразборчивыми цифрами на бумажках под копирку химическим карандашом, выдала ярко-красные типографские квитанции-плацкарты.[2] На каждой красовалась изрядно подзабытая мной аббревиатура наркомата путей сообщения с пиратским гербом — перекрещенным с якорем абордажным топором. Калькуляция стоимости служила основанием для взыскания целых сорока трех рублей — за мягкость, место и белье. Оплатой этой суммы дело не ограничилось. Уже в обычной кассе Яков, ткнув пальцем в плакатик "по плацкарте Н. К. П. С. билеты приобретаются вне очереди", уверенным жестом оттер от окошка всех желающих и взял два билета "в мягкий", по восемьдесят четыре рубля за каждый. По здешним меркам — двухмесячный заработок среднего рабочего, безумные деньги за чуть более чем двухдневный вояж до Москвы.
2
Плацкарта — нумерованное место в вагоне. В обычных поездах того времени нумерации мест не существовало, они появились только в середине 30-х годов, с массовым появлением "егоровских" вагонов (более-менее похожих современные четырехосные, Ленинградского завода имени И. Е. Егорова).