— Да, сеньор Хаклют! Я располагаю статистическими данными, согласно которым Сигейрас несет ответственность за то, что заболеваемость тифом в Сьюдад-де-Вадосе за последние десять лет возросла на сто двадцать процентов.
Судебный чиновник прошел по коридору, напоминая, что через пять минут начнется заседание. Я бросил взгляд на дверь приемной, где вчера бесцельно провел полдня, и пожалел, что не прихватил с собой хорошую книгу. В этот момент ко мне быстро подошел Энжерс.
— Все хорошо, Хаклют, — сказал он, не переводя дыхания. — Я договорился с Люкасом, что в связи с особо важными обстоятельствами тот попросит у судьи разрешить сегодня свидетелям присутствовать в зале заседаний. Он обещал это устроить.
Люкас действительно все устроил. Через несколько минут после начала заседания я получил разрешение сесть рядом с Энжерсом. Я почувствовал на себе негодующий взгляд Брауна. Не иначе, он только что потерпел неудачу. Я внимательно осмотрелся.
Зал был полон, как и в день процесса над водителем Герреро. Я непроизвольно подтянулся, заметив среди публики Марию Посадор и Фелипе, Мендосу. Она равнодушно кивнула мне. Я отвел глаза.
Любопытно, что оба они снова сидели здесь при слушании дела, явно имевшего политическую подоплеку. Складывалось впечатление, что в этом городе при разборе доброй половины дел суд становился полем битвы двух соперничающих партий.
Как только Толстяку Брауну удалось преодолеть свое раздражение, он со скучающим видом попросил слова.
— Мне хотелось бы знать, — начал он, — почему председательствующий не уточняет, находятся ли в зале суда свидетели или нет. Как нельзя замаскировать лжесвидетельства, так нельзя замаскировать и тот факт, что налицо сговор между представителями транспортного управления и муниципалитета. Они собрались для того, чтобы урезать гражданские права моего клиента и, кроме того, оставить без крова многие сотни людей.
— Возражаю, — гневный голос Люкаса раздался одновременно с ударом молоточка судьи.
— Принимается во внимание, — сказал судья. — Исключить из протокола. Сеньор Браун, подобные отступления от темы перед лицом суда со всей очевидностью служат иным целям. Уверяю вас, на меня они не производят впечатления.
— Безусловно, ваша честь, — невозмутимо произнес Браун. — Мое заявление для прессы.
Судья, представительный мужчина лет пятидесяти, едва смог подавить улыбку — ему явно поправилось замечание Брауна.
Я посмотрел туда, где находились места для журналистов, и увидел пятерых мужчин и девушку.
— Дело, вероятно, привлекает к себе внимание? — поинтересовался я у Энжерса.
— Да. А вы не видели сегодняшних газет?
Судья неодобрительно взглянул на нас, и Энжерс, пробормотав извинение, резко откинулся в кресле.
— Продолжайте, сеньор Браун, — обратился судья к Толстяку Брауну.
Браун выглядел немного спокойнее. Вероятно, суть иска он уже изложил суду на прошлом заседании. Теперь он старался обобщить сказанное, ссылаясь на показания свидетелей; с их точки зрения, сеньор Сигейрас являлся благодетелем, так как дал им пристанище, после того как они вынуждены были покинуть свои деревни, когда воду из тех мест отвели в Сьюдад-де-Вадос. Затем Браун процитировал гражданский кодекс и в заключение попросил у суда разрешения вторично пригласить его свидетелей в случае, если заявления защиты будут противоречить его показаниям.
После Брауна слово получил Люкас. Должен признаться, он был мастером своего дела. Он квалифицированно опроверг толкование Брауном соответствующей статьи закона, в пух и прах разбив его аргументы. Браун недовольно ерзал. Было очевидно, что спор, по существу, шел не о букве закона. Закон позволял городу ставить планы своего развития выше прав отдельных граждан.
Сигейрас, однако, утверждал, что, если бы не намерение именно его лишить преимуществ аренды, не возникло бы необходимости перестройки. Браун со своей стороны пытался доказать, что муниципалитет и транспортное управление во главе с Энжерсом в своих действиях против Сигейраса руководствовались не заботой о благе горожан, а недоброжелательством. В конце концов все свелось к выяснению вопроса, является ли поведение Сигейраса нарушением общественного порядка. Люкас заявил, что он опровергает наличие злого умысла в действиях ответчиков, но не ставит под сомнение осквернение норм морали истцом.
Судья, внимательно слушавший Люкаса, благосклонно заулыбался ему.
Затем Люкас вызвал в свидетели Энжерса, который категорически опроверг упрек в злонамеренности действий муниципалитета и его представителей.
Огонек, поблескивавший в глазах Брауна, когда тот лениво поднялся со своего места, не предвещал ничего хорошего.
— Сеньор Энжерс, вы серьезно утверждаете перед лицом суда, что недовольны именно тем, что участок земли под центральной станцией не используется для технических целей?
— Конечно, нет.
— Мешает ли нынешнее использование участка подходу к станции? Или, скажем, потоку пассажиров?
— Предельно ясно, что это не может не раздражать пассажиров, — нахмурился Энжерс.
— Не о том речь. Можете ли вы предложить что-нибудь конкретное для оздоровления данного участка?
Энжерс беспомощно посмотрел на меня.
Пытаясь выручить его, поднялся Люкас и объяснил, что по данному пункту выступит другой свидетель. Вероятно, он имел в виду меня.
Но Браун, видимо, попал в цель и умело использовал это.
— Действительно, — быстро проговорил он, — чтобы скрыть вашу попытку насильно выселить Сигейраса, вы пригласили в страну иностранного специалиста. Вы выдумали, я подчеркиваю это слово, новый вариант использования участка, ущемляющий законные права Сигейраса. Так это или нет? — с напором спросил Браун.
— Э… э… — пробормотал Энжерс.
Браун с презрением махнул в его сторону рукой и сел на место.
Все старания Люкаса не могли сгладить неудачных показаний Энжерса.
Не повезло Люкасу и со следующим свидетелем — Колдуэллом. Бедный парень заикался больше обычного. Люкас, правда, попытался и на том нажить капитал, изображая живейшее сострадание. Он добился согласия суда на свое предложение давать свидетельские показания об угрозе трущоб Сигейраса здоровью и благосостоянию граждан под присягой.
Но Браун не уступал. Он более часа допрашивал Колдуэлла, выдавливая из него признания одно за другим. Выяснилось, что условия жизни в трущобах не хуже, чем в некоторых кварталах Пуэрто-Хоакина, и что у бедняков не было других возможностей для проживания. Короче говоря, причиной всему была нищета. Надо было в целом улучшать положение. Сигейрас же оказался единственным, кто предпринял какие-то практические шаги.
— Вполне разумно, — шепнул я на ухо Энжерсу.
Энжерс все еще не мог прийти в себя после поединка с Брауном. Я тоже без особого энтузиазма ожидал момента, когда мне нужно будет давать показания.
Затем наступила очередь Руиса. Уцепившись обеими руками за перила, словно за поручни капитанского мостика в бурю, он ринулся в бой. Руис приводил цифры о росте числа заболеваний, говорил о низкой нравственности обитателей трущоб, о тревогах родителей, которые должны посылать своих отпрысков в одни школы с испорченными трущобными детьми.
Когда Люкас закончил задавать Руису дополнительные вопросы, время заседания уже почти истекло. На долю Брауна оставалось совсем немного времени, а Руис стал отвечать ему намеренно пространно с жаром профессионального оратора.
Мария Посадор и Фелипе Мендоса обменялись тревожными взглядами. Люкас и Энжерс тайно торжествовали.
— Он знает свое дело! — шепнул мне Энжерс. — Умный человек. Личный врач президента. Один из лучших врачей страны.
— Меня не интересует положение в Пуэрто-Хоакине! — запальчиво воскликнул Руис. — Меня волнует исключительно ситуация в Сьюдад-де-Вадосе. И речь здесь идет именно об этом! Я утверждаю, что здешние трущобы представляют опасность для духовного и физического здоровья населения. И чем скорее будут предприняты какие-либо меры по их ликвидации, тем лучше. Если трущобы сотрут с лица земли, рано или поздно на их месте что-то будет построено!