— Я доложу шефу. Приятного вечера, сеньор Хаклют.
Я ничего не ответил. У меня было ощущение, будто я ступил на какую-то твердь, а оказался по шею в воде и в любой момент меня может подхватить и унести течением.
На следующий день дело Сигейраса практически почти не продвинулось. Браун обрабатывал доктора Руиса с невероятной настойчивостью, а тот сопротивлялся с равным упорством. Настроение Брауна явно ухудшалось, хотя допрос он вел со свойственной ему напористостью и остроумием. Руис становился все более резким. Когда судья объявил, что следующее заседание переносится на понедельник, зал вздохнул с облегчением.
В течение недели город успокоился. Мне казалось, что положение нормализовалось и я могу вернуться к прерванной работе. К тому же Люкас, возглавивший гражданскую партию, был очень занят, и я надеялся на временное затишье на политической арене, по крайней мере пока не завершится слушание дела Сигейраса. Поэтому в субботу я вновь отправился в район рынка. Дойдя до дома, где в нише я видел зажженные в память Герреро свечи, я с удовлетворением увидел одинокую фигурку богородицы.
Однако спокойствие сохранялось недолго. В воскресенье утром конфликт разгорелся с новой силой. Поводом для волнений явилась статья в воскресном выпуске «Тьемпо», посвященная делу Сигейраса. Она содержала ряд выпадов в адрес Руиса, речь шла о его тесных связях с президентом, делался прозрачный намек на то, что эти связи сопряжены со смертью первой жены Вадоса.
Мне трудно было судить, какое впечатление статья могла произвести на тех, кто не располагал дополнительной информацией. Для меня же цель ее написания была совершенно очевидна. Я полагал, что Христофоро Мендоса рассчитывает на предъявление иска за клевету, чтобы использовать судебное разбирательство как трибуну, с которой вопреки мнению сеньоры Посадор можно будет пролить свет на всю историю. Если только улики окажутся действительно неопровержимыми, удар придется и по самому Вадосу. Вадос будет вынужден избавиться от обвинителей. Противники режима поднимутся с оружием в руках — вот и гражданская война, которую предсказывала Мария Посадор.
Однако кое-кто, видимо, понял подтекст статьи. Уже в воскресенье после обеда, впервые после многодневного перерыва, можно было наблюдать смелые выступления представителей народной партии.
Зайдя в бар, я даже явился свидетелем поножовщины. Высокорослый парень в огромном сомбреро громогласно утверждал, что считает Руиса убийцей, а несколько хорошо одетых подростков кинулись на него.
Моя работа грозила перейти в стадию обычной рутины. Для сбора информации я мог бы прибегнуть к помощи нескольких специалистов. Но я придавал большое значение собственным непосредственным наблюдениям. Дело было не только в том, чтобы установить, сколько машин и каких марок проедут в том или ином месте. По внешнему виду и поведению шофера, когда он подъезжал к светофору, я старался определить, местный ли это житель, частый ли посетитель этих мест или случайный, спешил ли он или располагал временем, знал ли, куда ехать, или нет.
Время от времени я должен был делать перерыв, чтобы передохнуть. Правила уличного движения в Вадосе соблюдались безупречно, что подтверждало одну из моих теорий: плохие дороги порождают плохих водителей. В хорошо спланированной транспортной системе Вадоса редко можно было потерять терпение, попав в пробку и застыв со стиснутыми зубами в ожидании, не надо было тратить уйму времени в поисках стоянки. Потому у водителей не было нужды дергаться, срезать углы и рисковать, чтобы наверстать упущенное время.
Можно было только желать, чтобы в Вадосе и все остальное протекало так же безупречно, как автодорожное движение.
Было довольно поздно, когда я заглянул в бар. Там, как всегда, работал телевизор.
Только я успел сделать заказ у стойки, как услышал позади себя в зале зычный голос:
— Ах, это Хаклют, черт бы его побрал! Маленький Бойдик собственной персоной!
В зеркале я увидел отражение Толстяка Брауна. Вместе с ним за столиком сидели индеец и женщина средних лет с усталым лицом. Она с грустью следила за Брауном. На столе стояла почти пустая бутылка рома и единственный стакан.
— Идите к нам, — позвал Браун.
Свой пиджак он, видимо, где-то оставил. Мокрая от пота рубашка плотно облегала тело.
— Присоединяйтесь к нам, Бойдик. Хотите сигару?
Он стал шарить в нагрудном кармане несуществующего пиджака.
Без особой охоты я направился к его столику.
— Я не надолго, — сразу же предупредил я, надеясь, что Браун достаточно трезв, чтобы понять меня. — Я еще должен сегодня поработать.
— Дерьмовая работа, если надо работать и в субботний вечер! Сегодня… все должны гулять!
Я внимательно посмотрел на его собеседников. Женщина ответила на мой взгляд, печально склонив голову.
— Моя жена… прекрасная женщина! По-английски не говорит. Старик с мышиным лицом — мой шурин. Тоже не говорит по-английски. И не хочет веселиться. Противный, да? Не хочет отпраздновать со мной… — в его тоне сквозила горечь.
— Что же вы сегодня отмечаете? — спросил я.
Он как-то странно посмотрел на меня и, перегнувшись через стол, тихо произнес:
— Только никому не говорите. Я должен стать отцом. Как вы это находите… а?
Я не знал, что сказать, и он заметил это по моему выражению лица.
— Д-да. Так она, во всяком случае, говорит. Да, она говорит, что я буду папашей. Я ее и в глаза ни разу не видел. Вот проклятье. С ума можно сойти. Стать отцом ребенка, ни разу не столкнувшись с его матерью. Каково?
— А кто же она? — поинтересовался я.
— Маленькая тварь по имени Эстрелита. Эстрелита Халискос. — Он прикрыл глаза. — Шлюха, дружок. Размалеванная и разодетая как кукла. «У меня будет ребенок», — сказала она мне вдруг, появившись сегодня. Правда. Ей, видите ли, нужны десять тысяч доларо, иначе она пойдет к Руису и скажет, что ребенок у нее от меня. Д-да, брат. С десятью тысячами доларо она могла бы заплатить ему за услуги. Говорят, он это хорошо делает, у него большая практика.
Браун открыл глаза и, неуверенно потянувшись к бутылке, плеснул немного рома в свой стакан. Он предложил и мне, но я отказался.
— Вот какие дела! Я счастлив в браке, понимаешь. Может, моя жена, которая сидит здесь, и не первая красавица, но, черт возьми, она самая лучшая женщина из всех, которые мне встречались! — последние слова он почти прокричал. — Что мне делать с несовершеннолетней потаскухой? А? Я слишком стар для этого… Знаешь, мне ведь уже почти шестьдесят… У меня есть сын — адвокат в Милуоки и замужняя дочь, которая живет в Нью-Йорке. Ведь я уже дедушка. А эта вонючая Эстрелита утверждает… Да плевать мне на нее!
Он сделал еще глоток.
— Может, это ее собственная идея, — размышлял он вслух. — А может, и нет. У нее ума не хватит самой додуматься. Наверно, ее кто-то надоумил. Не исключено, Энжерс. И все же мне кажется, что за всем этим стоит Люкас, будь он проклят! Знаешь ли ты, что все это для меня значит?! Это значит, что я пропал. Вот так! Люди будут потешаться надо мной.
Он ткнул в меня своим мясистым пальцем.
— Не веришь, да? Не веришь, что такая мелочь может раз и навсегда погубить человека, да? Тогда я скажу тебе. Я не на той стороне, вот в чем дело. Они считают, что я должен держаться, как они, и выглядеть так же респектабельно, как Люкас, чтоб он сдох, и вся их шайка. Я ведь тоже гражданин иностранного происхождения. Я у них бельмо на глазу. Они не могут понять, почему я трачу силы и время на бедняков, которым _по праву принадлежит_ эта страна. Понимаешь? Я не лезу из кожи вон, чтобы урвать гонорары повыше, потому что я знаю закон и говорю, что он не на стороне обездоленных. Такая вот легкомысленная несовершеннолетняя дурочка им очень кстати. Поверь, они спят и видят, как бы дать мне по шапке!
Он обхватил голову руками и смолк. Мне было неловко видеть печальные глаза его жены.
— Сеньора Браун. — Она взглянула в мою сторону. — У меня есть машина. Вы позволите подвезти вас? — сказал я по-испански.
— Благодарю вас, сеньор, — ответила она.
— Браун, — я осторожно тряхнул его за плечи. — Можно подвезти вас домой?