Но вселенский ад сильнее сна, сей обитель прорезает свои контуры сквозь любые подобия отразившиеся из мира сутью в отблесках глаз изумляющегося существа.
Аромат волос ускользает, что в памяти хранился,
Образ вьющихся локонов нежно касается лица, утихшим ветром пронизывает,
Источник порывов исчез, его нет, только нервные волокна сплетаясь цепляют небыль,
Растворяется голос мысли в тиши, словно нити шёлковых струн утопают в напевах,
Остаточность мерклая воем восходит с глубин,
На самом дне израненный некто, но его не видно,
Жажда не находит пристанища, воспаряет ввысь из бездонных недр,
Но что-то осталось, в зное прохладой стелется лаская уставшую плоть,
На глазах тает безконечность, словно сахарный кристалл, алмазами святил по ним рассыпана.
Кто она? По ней сей возглас возник!
Отдаю ей жизнь, покорён блеснувшей неожиданностью мига,
Под небосводом словно нет тревоги, лишь лозы вьюнковые прорастают испивая соки плотские,
С корнями сердце выдрано, распахнулся цветок, он коснулся безпредельного тягой безпрерывной,
Корень в почве томлённый удержать его не в силах, и никто не смог,
Дай мне ещё сил, безликий, восходит твоей любовью взросший плод,
Ощущаю шевеления тихие, накатывают приливами со всех сторон,
Просьба была услышана, если раздаётся волей в неведомость проникший голос,
Нет боли лишь в бездушных истоках, жизнь из оков своих вырвалась искрами полыхнувшими колоритом чувств,
Так солнце из себя выныривает, рассеивает пыл, нарушая вселенский покой творческой силой.
Ночь в аду.
Ускользающим веянием в шёпоте дней взгляд очарован образом ночи,
Незнакомой загадкой таится в покрове теней, блик тёмных волос, блеск глаз в одиночестве,
Миг утопает в ней, но я словно прохожий, иду и думаю о новшествах,
Цепляю шорохи аллей, вдыхаю аромат растений, ведь и им присуще бережное хранение, краёв, что переступают смело с гибелью верной в игре,
Так форму обретает всё живое, так мир изношенный обламывает хрупкие стороны о пророчества и становится круглым,
Я отвлечён от всей вселенной, в забвение выпущены все контуры непостигнутые,
Не знаю, сколько нам отпущено и есть ли в бытии, то место, где страстью вопиющей омываются пленённые друг другом,
Но знать и верить не хочу, сие достойно только чувства, словно дикий зверь попавший впервые в зыбучие пески, паническою участью проглатывает единым вдохом жизнь,
Никому не под силу и некому измерить власть отпущения, словно пропало всё, но ничего не потеряно, он не отпускает до последнего, предельно плоть исчерпывая, гонит в жилах огненный сок.
– Я слышу плетущиеся речи, молва, этого не может быть! Неужели в адских чертогах можно что-то запечатлеть или кого-то встретить?
В холодном дыме злачных мест клубятся диалоги,
Из тех, кто входят в адские круги, не все осмеливаются выйти,
Пёстрые слова цепляют подкожной грациозностью,
Умоляют плоти произвол этюдами несвершившихся событий.
Когда-то их здесь не было, в поисках намёков не сыскать,
Аутопсия, как никогда востребована,
Лишь так обнажаются причины, присущая матчасть.
В детстве за истиной заходят за заборы в покровы сокрытые искать её признаки,
Ими же ограждён этап пошагового выхода из плотских изгибов,
Некоторые не видят, словно не видно сна,
Так разгорается однажды свет предлога,
Тянется по бездне продолжительность,
Безпрерывное стремление к чистому пороку,
Совокупность несоизмеримая,
Колеблется воздух в преддверии строк,
Молчание никому не слышится,
Так не заподозришь проходящего мимо в причине,
Тишиной поглощённый уход,
Нет пунктуации в устах, они не раскидываются письмами,
Прерываются разговором, прерываются на путях,
Слышал где умолкает море, куда западает вздор шуршащего костра,
Гляди, вот мир покидает облако, в просторах тонет,
С него каплет хрусталь дождя,
Разность во времени исчисляется динамичностью и пространственными нестыковками,
Но мимолётом исхода, дарованным жизни накатом.