Миша же после отъезда был озабочен еще и другим:
– Уговорить этого Курятникова мало. Нужно еще и подставить третье лицо.
– Это просто, – ответил ему Ян. Он уже просчитал за ночь некоторые варианты: – Что там у Саши с нашим деревенским Робином Гудом и его стрелками?
Сашок, еще смурной и не до конца протрезвевший, вскинул на хозяина мутные глаза, не понимая обращенного к нему вопроса. Ответить за него пришлось Рите:
– Ян, их можно брать в любой момент. И взяли бы, да руки пока никак не доходили. Мы все здесь нужны были и в Сочи, ты сам знаешь. А ребята тепленькие, сидят за печкой и ни о чем не подозревают, лопухи. Расслабились совсем, наверное. Все трое так и живут у бабки этого Витька. В Егорьевке. Это деревенька такая замшелая, недалеко от Рязани.
– Надо привезти их немедленно. Но брать тихо. Чтобы, как в воду канули. Были и нет. Сами собой испарились, – задумчиво и вслух стал рассуждать "архангел". На то и был у хозяина правой рукой, чтоб понимать с полуслова.
– Одного пусть застрелит охрана с подложными документами, а второй уйдет с героином. Его надо будет после сдать по легенде, – развил далее свой план хозяин. – Вот и будет нашему Максиму алиби.
– Третьего в запас? – уточнил "архангел"
Но Ян отрицательно помотал головой:
– Нет, не в запас. Третьим у них пусть будет этот Тенгиз. Никогда и никаким горным абрекам доверять нельзя, – Ян поморщился, передернул будто в судороге плечами. Яма, яма давала себя знать! – Его надо казнить. Для устрашения особенно жестоко, чтобы двое других видели. А с краденым героином застрелим сразу двух зайцев. Деньги нам, все же, нужны. Рита и Саша могут выехать сегодня в ночь… И пусть прихватят нашего "покойника". Он уже позеленел от безделья… Это ничего, это не опасно.
Этим же вечером Рита, умученый неволей Стас и скорбящий Сашок отправились в Егорьевку. Худую, бревенчатую избенку взяли молчаливым штурмом, до смерти перепугав полусонную древнюю Витюшкину бабку Аглаю, которая кричать не кричала, а лишь истово крестилась. Полуночные тати лихим ветром вымели из единственной комнатенки бабкиной избы обоих постояльцев и внука так, что и мышь не пискнула. Бабка Аглая осталась в одиночестве, справедливо поминая про себя нечистую силу. Однако, шум благоразумно поднимать не стала. Сволочного жадюгу-внучонка и его обкуренных травкой, нахальных приятелей Аглае было не слишком-то жалко, видать сами того заслужили, раз в роковой ночной час их скопом побрали черти.
Будто дрова покидав туго спеленутых веревками стрелков в нутро грузовой "газели", тройка бойцов птицей понеслась обратно к Москве. К утру были уже и на месте. Пленников, матерящихся пустыми и обидными угрозами, развязав, сунули для остуды в бункер. Пока не получили ответа от мадам, работать с ними выходило рановато.
А мадам с ответом не спешила. Никак не ожидала она, что эффект от ее гениального плана будет так велик. Аполлинария Игнатьевича почти в прямом смысле хватил удар: Ирена и до половины не успела изложить сути своего предложения и выгод, ожидающих любимого ее полковника в случае согласия. Курятников, услышав только лишь первое признание своей обожаемой подруги в том, что, дескать, она бессмертный вампир и "серийный" убийца силы необыкновенной, схватился за телефонную трубку, тыкал пальцем в "03". Пришлось трубку отобрать, явив и силу необыкновенную, которую полковник тут же приписал вслух необычайным физическим возможностям душевнобольных, пребывающих в раздражении и агрессивности. Выхода не было, и Ирена для вящей убедительности продемонстрировала Курятникову, взирающему на нее сочувственно и строго, милый рабочий оскал голодного "вампа". Тут же Аполлинарий Игнатьевич и потерял сознание, упав со стула.
Надо сказать, что мысль, посетившая Ирену давешним совещательным утром, к чести мадам была случайной. Никакого подобного плана она до сей поры не имела и Курятникова ни за какие коврижки, разумеется, в подробности своего существования на свете белом посвящать не собиралась. Напротив, в общем несчастье временно примирившись с Мишей, хотела начать карьеру свою в семье заново. На требование хозяина привлечь любой ценой прегордого полковника к их насущным бедам намеревалась тут же ответить отрицательно и с разъяснением причин, но передумала. И вот почему. Курятников, естественно, на вопиющий служебный проступок ни за какие коврижки не пошел бы, призвание свое уважая, Ирену же послал бы куда подальше и почитай за благо, ежели этим бы и ограничился. Ни за какие денежные коврижки, да. Начхал бы и на любовь, все равно для него недолгую, и на уют, и на бабьи слезы. Тут не помощь дружеская и не консультация с благодарностью – пахло чести офицерской попранием, а Курятников не был грязно-продажен.