Теперь оставалось самое главное – Макс. Бедняга тянул из последних сил: жажда уже давала о себе знать. Миша на всякий случай перевел Максимушку в одиночку, как личный адвокат навещал его через день. Максим держался, хоть и ослабел, и глаза его невольно и лихорадочно блуждали по запястьям и шеям конвойных. Счет шел уже не на дни, а даже на часы. На сцену срочно надо было выпускать главного исполнителя – Гаврилова.
После страшной гибели Тенгиза и безжалостного расстрела Витька, Лешка Гаврилов готов был выкупить собственную жизнь за любую плату. Лишь бы только его тюремщики согласились продать бесценный товар. И потому обозначенная в предложении сумма не показалась высокой. В тюрьме, конечно, сидеть совсем не сахарно, да еще и с увесистым сроком. Зато будет жив и, главное, далеко от нынешних своих хозяев, страшнее которых ничего и на свете нет. Так что лучше в зону, там спокойнее, да и не в первой, дело знакомое. Надо только складно пропеть перед ментами то, что разучил. Иначе, не приведи господь. От здешних жутких гоблинов и в Антарктиде не спасешься. Особенно ужасен был Гаврилову тот навороченный мужик, с которым разучивали роль. Всегда в шикарном костюмчике и отглаженной рубашке, базарит тихо, интеллигентно, и руки ухоженные, нежные, будто у дамочки. А серые, светлые глаза – жуткие и смотрят на Лешку так, как никто прежде до этого не смотрел. Хотя Гаврилову было с чем сравнивать. Но даже не то, что менты, повязавшие Лешку в свое время, когда он сдуру и неудачно грабанул валютный обменник, а и сам Лентулов Герадий Карпович, начальник и бог усиленного режима, не глядел так, когда Лешке случалось попасться в его поле зрения. А кто он был для Лентулова? Так, мельче мелкой сошки, шестерка, в порошок стереть и то неохота. Поглядит, будто на клопа вонючего, и, если повезет, то просто обматерит. Унизительно и обидно, но со стороны Герадия Карповича это все же человеческие чувства. Пусть высокое служебное презрение к шпане и сопляку, иногда жестокость и примитивные издевательства для "приведения в ум", но как бы обычное дело. Все на свете так примерно и живут. Кто покруче плюет на голову тому, кто пожиже, и никто не обижается. Потому, как ежели кто из оплеванных сам выбьется в люди, то гадить сверху начнет еще почище. Гаврилов уж точно так бы и поступил, коли б ему в жизни свезло.
Здесь же было иное. Страшный, приглаженный человек не собирался доказывать Лешке свое жизненное превосходство, попусту не обижал. Если Гаврилов не запоминал с первого раза, терпеливо повторял и поправлял. Даже вежливо. Иногда, когда Лешка особенно успешно схватывал мысль, поощрял одобряющей улыбкой. От которой делалось совсем жутко и начинало хотеться в уборную. Гаврилов временами ощущал себя будто киношным гуманоидом, захваченным в плен киборгами-инопланетянами, или сборным трупом на столе у Франкенштейна, или маленькой мышкой в лабораторной клетке, словом, существом, представляющим для высших сил лишь строго утилитарный интерес. Окажись он, Лешка, бесполезен, и человек в костюме попросту уничтожит его без лишних разговоров и угрызений совести. И в этом не будет ничего личного. Даже ничего человеческого. Как если тебе на голову случайно сверзится космический метеорит. Глупо просить, плакать, умолять и обещать. С неживой природой не договариваются. И убивать будут не тихо или с нарочитым шумом, специально мучительно или безболезненно, а как придется. Потому что все равно. И потому Лешка старался изо всех сил.
Миша своим подопечным был пока и относительно доволен. Умственные способности не ахти какие, но память хорошая, а лишний интеллект в его случае даже вреден. Того, что этот жалкий отморозок выдаст лишнее ментам, "архангел" как раз не опасался. Малый до такой степени ими запуган, что никакой верзила с милицейской дубинкой не покажется ему страшнее, чем здешний бункер. Побои, допросы и ужасы уголовных камер для него теперь, что отдых в Крыму на даче. А что особых ужасов в заключении не будет, то тут уж Миша постарается. Ни к чему перегибать палку. Только бы толково и побыстрее сдать клиента!
Нападение на хранилище в соответствующих кругах наделало шуму. Однако, широкой огласке сей факт не придавали, незачем. Но те, кому надо было знать, знали. Больше всего пребывали в недоумении от случившегося высокие люди, которые взялись замять нехорошее Максимушкино дело. И в первую очередь, конечно, сунулись за разъяснениями к Балашинскому. Тот сделал невинный и недоуменный вид и задал высоким людям логичный вопрос: на кой черт ему нужны подобные глупости? Из-за брикета героина? На что высокие люди резонно заметили, что брикету цена не один миллион. На что Ян Владиславович резонно же и ответил: красть-то зачем? Неужто высокие люди намеревались употребить все десять килограмм для собственного удовольствия? Или все же позволили бы выкупить товар по сходной цене? Или он, Балашинский, когда-нибудь с кем-нибудь, да не поделился, или, не дай бог, обидел кого из высоких людей или их присных? Высокие люди уныло согласились с его безусловной правотой. Тогда возникал вопрос: кто? "Как кто?" – изумлялся Ян Владиславович. Да те же, кто вероломно напал на их курьеров в недалеком прошлом. У них под носом действует неизвестная группировка, а никому нет никакого дела. К тому же не надо забывать, что у покойного Шахтера остались вполне живые друзья. Вот он, Балашинский, времени зря не теряет, а как раз наоборот, и скоро представит одного из налетчиков. Высокие люди одобрительно кивали, жаловались на собственные неурядицы. Наверху тоже не все спокойно, конкуренты достают, и нынешнее дело излишне раздувают.