— Я изменился, — объяснил я.
Она прищурилась, словно ответ её не удовлетворил.
— Но ты не возражаешь, если я буду стейк?
— Я из Калгари. Если бы я не переносил вида людей, которые едят говядину, я не смог бы вернуться домой.
— Ха. — Она снова отпила вина. жестокий
Мы проболтали следующие полчаса, в течение которых прибыла заказанная еда, и медленно, но уверенно она становилась со мной более раскованной, частично благодаря, как мне хочется думать, моему природному очарованию, а частично — второму бокалу вина. Она упомянула наши свидания, которые за все эти годы не изгладились у неё из памяти: как мы ездили на выходные в Фарго; как участвовали в КейКоне, ежегодном виннипегском конвенте любителей фантастики; как ходили на матч «Блю Бомберс»[19]; как зависали в «Аква-Букс» и «Поп-Сода» — к сожалению, сейчас уже закрытых; как парились в традиционной бане индейцев кри. Я надеялся, что что-то из этого всколыхнёт мою память, но нет — я ничего этого не помнил.
Кайла, наконец, замолчала; не слишком, должно быть, приятно предаваться воспоминаниям с тем, кто может ответить лишь «Правда?», «Да ты что!» или «Вау, похоже, нам там и правда было здорово». Чтобы заполнить паузу, я решил деликатно сменить тему.
— А ты, гмм, ударилась в нью-эйдж?
Она едва не подавилась вином.
— Что?
— Ну, я заглянул в Википедию, там сказано, что ты работаешь в каком-то «Канадском Центре Просветления».
Она рассмеялась чудесным тёплым смехом.
— Ты хочешь сказать, в «Канадском Источнике Света»? Это синхротон, крупнейший ускоритель частиц в Канаде; лишь чуть-чуть не дотягивает до трёх гигаэлектронвольт. Он расположен на территории Саскачеванского университета.
— О! Но там сказано «исследования сознания».
— Ну да. Психология была твоей основной специальностью, у меня же — побочной, а основная — физика. Однако курс Уоркентина заставил меня всерьёз заинтересоваться мозгом, и закончилось это тем, что я теперь работаю в области квантовой механики сознания. После выпуска из Манитобы я уехала у Университет Аризоны и училась там у Стюарта Хамероффа.
— Кто это?
— Анестезиолог. Его заинтересовало, что именно происходит, когда он лишает людей сознания. Роджер Пенроуз, физик, который иногда сотрудничает со Стивеном Хокингом, написал книгу, в которой доказывал, что сознание должно быть квантово-механическим; оно не может описываться одной лишь классической физикой вследствие теоремы Гёделя о неполноте. Стюарт прочитал её и связался с ним — это было двадцать пять лет назад. И вот поэтому я сейчас в «Источнике Света»; я сотрудничаю со специалистом по ускорителям, которая разработала методику детектирования суперпозиции без возбуждения декогеренции.
— Китайская грамота, — сказал я.
Она тепло улыбнулась.
— «Суперпозиция» — это сугубо квантовое явление, когда нечто находится сразу в двух состояниях: к примеру, не здесь или там, а одновременно и здесь, и там. Когда суперпозиция коллапсирует в одно из состояний, мы называем это «декогеренцией». Так вот, моя работа основывается на том, что привлекло Стюарта к Пенроузу. Стюарт говорил: вдыхание анестетика, такого, как галотан, воздействует на микротрубочки — элементы цитоскелета — нейронов. В микротрубочках имеются двудольные полости, и каждая из них содержит свободный электрон. Когда ты бодрствуешь, эти электроны находятся в суперпозиции, одновременно присутствуя в верхней и нижней доле. Когда применяется анестетик, электроны теряют когерентность и коллапсируют в одно из двух возможных состояний — и в этот момент пациент утрачивает сознание.
Я нахмурился, пытаясь уложить всё это в голове.
— То есть галотан используется в качестве ингалянта при анестезии?
Кайла кивнула.
— Верно.
— А анестезия — это состояние, в котором в мозгу действует только классическая физика?
— Когда ты в отключке — да.
— То есть галотан — классический газ.
— Что?
— У него есть собственная инструменталка.
— О чём ты говоришь?
— «Классический газ. Это знаменитая инструменталка Мейсона Уильямса. — Я изобразил тему тромбона: ба-ба-ба-бум-ба-ба.
— Ты очень странный человек, Джим, — сказала Кайла.
Она была не первой, кто это заметил; тем не менее, думаю, я малость приуныл, потому что она протянула руку и похлопала меня по тыльной стороне ладони. — Как раз из-за этого я тогда в тебя и втюрилась.
Я улыбнулся, а она продолжила:
— Так вот, моя работа касается сознания как продукта квантовой суперпозиции электронов в нейронных микротрубочках. И, в общем… я поэтому и искала с тобой встречи.
— Э-э… если честно, не вижу связи.
— В новостях показывали, как ты выступал экспертом на том процессе.
Я отвёл взгляд.
— Ох ты ж…
— И знаешь, ты ведь знал о своём деде. Я помню, как про это написали газеты. Ты был просто раздавлен новостью.
— Да, и сестра так же сказала. Но я честное слово не помню. Я… это так странно — не помнить ничего о том периоде.
— Ещё бы.
— И ты из-за этого хотела со мной встретиться? Из-за моего деда?
— Нет-нет-нет. Ну, то есть, это тоже всё очень интересно, но я зацепилась глазом за твою новую методику — эту штуку с микросаккадами.
— Зацепилась глазом. За микросаккады.
— Что? А-а!
Она покачала головой, притворно сердясь, потом сказала:
— Нет, меня заинтересовала корреляция с опросником Хейра. Я следила за твоей работой в этой области.
— Да?
— Ага. Потому что, как и ты со своим микросаккадным тестом, я нашла состояние квантовой суперпозиции, точно соответствующее психопатии. Высокий результат по опроснику Хейра коррелирует с этим состоянием.
— Серьёзно?
— Более чем. — Она взглянула на часы. — О, чёрт, время! Мне пора бежать. Меня ждут назад в три.
И на этом всё должно было закончиться, но слова словно бы сами выскочили из меня:
— Как тогда насчёт ужина?
Её брови вскинулись, но после пары долгих секунд раздумья она ответила:
— Конечно. Конечно, почему нет?
Мы с Кайлой договорились встретиться за ужином в восемь вечера, что оставляло мне почти пять свободных часов, которые я снова-таки решил потратить на проверку своих воспоминаний. Мы с ней начали встречаться лишь в марте 2001, так что с новогодней ночью она мне помочь не могла, но, возможно, мог кое-кто другой.
Полагаю, нужную мне информацию можно было найти где-то в интернете, но ничто не сравнится с живым человеческим участием. Поэтому по возвращении в офис в Дафф-Роблин-Билдинг я позвонил, чтобы убедиться в наличии нужного мне человека на месте, и отправился по Дайсарт-роуд в офис Салли Махаффи, которая преподавала метеорологию на факультете с неуклюжим названием «окружающей среды, Земли и ресурсов». Зимой это такая прогулка была бы омерзительной, но в мае здесь довольно приятно, если не вступать в помёт бродящих повсюду канадских гусей.
Внутри Уоллес-Билдинг был оформлен в стиле «тинкертой»[20] — повсюду красные, зелёные и жёлтые трубы, а туалеты — причудливые автономные модули, похожие на внесённое внутрь здания деревенское отхожее место. Офис Салли располагался в коридоре, раскрашенном от пола до потолка, включая двери, в ярко-жёлтый цвет; когда я по нему шёл, мне казалось, что я попал с тюбик с французской горчицей.
Вообще в университете масса преподавателей, с которыми я не знаком, но с Салли мы пересекались несколько раз в её роли казначея Преподавательской ассоциации. Ей за шестьдесят, и волосы у неё очень подходящего цвета грозовой тучи.
— Здравствуйте, — сказал я, входя. — Спасибо, что нашли для меня время.
К стене её офиса был привинчен металлический стеллаж, на котором она устроила выставку винтажного метеорологического оборудования; я испытал внутреннюю гордость от знания того, что вот этот пропеллер с чашечками — анемометр.
20
Детский конструктор, где трёхмерные конструкции собираются из катушек с отверстиями и вставляемыми в них палочками.