— Георгиос!
— Прости. Я примчался сразу же, как только мне сообщили.
— Соизволил-таки. Поздно. Слишком поздно.
Георгиос закусывает губу и склоняет голову.
— Отведи меня к ней, — говорит он чуть слышно.
Александрия не двигается.
— Прошу тебя, Алекси.
Она подводит его к гробу, рядом с которым стоит Фрэнк. Георгиос, не удостаивая его и словом, с рыданием кидается на крышку и пытается ее приподнять.
— Я должен ее увидеть. Я хочу видеть мою девочку.
— Он запаян, его не откроешь.
Александрия кладет руку ему на плечо и тянет на себя. Но Георгиос, кажется, не слышит ее.
— Ты там, karthiamou, ты правда там? — Голос его чуть слышен. — Девочка моя, это ты?
Георгиос гладит гроб. А когда выпрямляется, становится видно, какие красные у него глаза.
— Ах, Александрия, что я наделал?
В городе к траурной процессии присоединялись все новые и новые люди. Воздух полнился рыданиями. Кортеж продвигался по узеньким уличкам старых кварталов, поднялся по склону и приблизился к воротам маленькой часовни Агиа София, где их поджидал седобородый отец Никос в черном облачении. Гроб с телом Элени поставили на длинный стол в центральной апсиде, где ему, согласно традиции, предстояло простоять целую ночь в окружении родственников.
Ночью грозовые тучи выплеснулись сильным ливнем — месячная норма за одну ночь. Могилу, выкопанную два дня тому назад, размыло, она заполнилась водой. Пока шло отпевание, кладбищенскому рабочему пришлось откачивать воду и рыть яму чуть ли не заново. Народу пропасть.
В православном обряде Лео не понимал ни единого слова, он вышел из часовни, встал у могилы. С гробокопателя пот катил градом.
Небо над головой было светлое и чистое, ничто не напоминало о ночной грозе. Александрия выбрала очень тихое и спокойное место. Когда Элени с Лео приезжали на Китос, они частенько поднимались к часовне, а потом козьими тропами меж оливами спускались к пустынному берегу, любуясь по пути изумрудно-зеленым морем, и подолгу сидели на низкой стене небольшого кладбища. Если на берегу никого не было, они раздевались догола и ящерками лежали на теплом песке, а когда солнце припекало, бежали в море, резвились в воде.
Теперь этот пейзаж со всей его умиротворенностью и негромким звоном козьих колокольчиков навсегда с Элени.
Когда процессия во главе с отцом Никосом показалась в дверях часовни, могильщик отложил лопату и вытер со лба пот. Под звуки молитвы гроб опустили в могилу. В толпе возникло непонятное замешательство, какой-то мужчина что-то кричал, некоторые кивали в знак согласия. Поднялся ропот. Послышались металлические удары и скрежет.
Лео растолкал людей. Могильщик пытался своей лопатой поддеть крышку гроба.
— Что он делает! — заорал Лео. — Не смейте открывать! Уже неделя, как она умерла!
Он попробовал вырвать лопату, но отец схватил его:
— Лео, они хотят, чтобы все было, как положено. Чтобы в гроб вошел воздух.
Лео оглянулся на Александрию. Та утвердительно кивнула.
— Папа, не разрешай им, — прошептал Лео.
— Им надо увидеть ее. Они не могут оплакивать ее заочно. Иначе она будет являться им. Надо убедиться, что она там.
— Разумеется, она там. Господи, я сам это видел.
— Лео, этого недостаточно. Я должен знать наверняка.
— Ты это о чем?
— Потом скажу. Ты уж поверь мне.
Грохот усилился. Крышка не поддавалась. Кто-то принес ломик. Лео отошел на несколько шагов в сторону. Там наверняка гниющая плоть — он не в силах этого видеть. Он и так насмотрелся за эту неделю.
Этот скрежет… Не похороны, а надругательство. Молитвы и те стихли, до того всем любопытно, что там под крышкой. А она наконец сдвинулась с места.
Лео прислушался. Все звуки смолкли. Он окаменел — какой невыразимый ужас они узрели?