После войны вернулись домой солдаты. Многие из них с наградами, с Железными крестами, многие не вернулись вовсе. К шрамам от мензур добавились совсем другие шрамы, глубокие и серьезные и уж совсем не вызывающие никакой гордости. Люди стали другими, все стало другим. Для одних война стала кошмаром, который никогда не должен повториться, для других — позором, который нужно смыть кровью.
После войны Европа оказалась под золотым американским дождем: деловые круги почувствовали, что наука становится делом, в которое можно вкладывать деньги. И в Геттингене, как и в других крупных научных центрах Европы, появились эмиссары от Рокфеллеров и Дюпонов, которым не было дела ни до бойкота, ни до вопроса о врагах и союзниках. И к старому университету Геттингена, к скромной Георгии Августе, добавились новые институты, раскинувшиеся по всему городу. Появились новые лаборатории, оборудованные по последнему слову техники, новые помещения с большими, средними и малым аудиториями, выстроенные на шальные американские деньги. Да еще роскошный отель на привокзальной площади, большей частью пока еще с пустующими номерами. Разворачивались улицы, сносились маленькие дома; с тем чтобы построить опять-таки маленькие дома, но уже с центральным отоплением, а не с тем отоплением, которое пришло еще из прошлых веков.
Словом, было что показать и рассказать молодому человеку из России, только что прибывшему в Геттинген. Время пролетело так быстро, что молодые люди даже не заметили, как стемнело. Надо было срочно заняться жилищем. На Планкештрассе Нордхейм остановился возле двухэтажного розового домика, отделанного, как и другие дома, деревом, и сказал:
— Я сейчас туда зайду, а вы подождите: узнаю, есть ли там что-нибудь.
Через несколько минут он возвратился:
— Зайдемте, фамилия хозяина Мюллер. Страшно любит приезжих молодых людей. Если ему сказать, что вы с Эйнштейном будете связаны, то он будет еще приплачивать за честь сдавать вам комнату.
Молодые люди зашли и увидели человека с черными усами, похожего на испанца. У него оказалась свободная комната с отдельным входом. С наплывом иностранцев такие комнаты вообще появились в Геттингене в большом количестве. Молодые люди быстро договорились с хозяином и, чрезвычайно довольные друг другом, стали прощаться. Не менее довольный новым знакомством, хозяин тут же предложил своему постояльцу хорошие деньги, можно даже вперед, за письма Эйнштейна, если таковые будут, и пригласил его на чай, можно и кофе. За чаем Мюллер рассказывал Румеру, какой хороший город Геттинген, какие здесь мирные жители, какие колбасы делают в Геттингене. Мюллер давал советы, у какого гастронома следует покупать колбасы, у какого — сыр и к кому следует становиться на пансион, чтобы было вкусно и дешево. А в конце, как это часто бывает с предпринимателями, стал жаловаться на свои дела:
— Я по профессии торговец страусовыми перьями и когда-то имел большой доход от них. Был достаточно богатым человеком. А теперь страусовые перья вышли из моды. Дамы их больше не носят. А я ни к какому другому ремеслу пристать не могу. Мы с товарищами (Румера удивило, что он назвал их именно товарищами) сделали все возможное, чтобы восстановить эту моду. Мы были в Париже. Говорили с лучшими портными и костюмерами Парижа о том, как было бы хорошо воскресить эту замечательно красивую моду — страусовые перья. Предлагали им хорошую взятку. Но сколько мы ни уступали и как ни очевидны были наши расчеты, показывающие выгоду этого дела, портные и костюмеры не согласились — дамы не покупали страусовых перьев. И я теперь должен свой век доживать мелкими работами.
Румер долго не мог уснуть в эту ночь. События этого дня, рассказы новых друзей снова и снова прокручивались в голове и каждый раз останавливались на одном и том же месте, поразившем его больше всего: никто из его новых знакомых ни разу не спросил его, человека из России, про его удивительную родину, никто не спросил его, как живут в России и что такое революция. А Юра Румер, московский мальчик с Маросейки, мог бы многое им рассказать.
Глава 4. От Маросейки до Чистых прудов
Юрий Борисович Румер родился в семье московского негоцианта Бориса Ефимовича Румера и Анны Юрьевны Брик. Юра был последним ребенком в семье. Братья Осип и Исидор, погодки, были старше Юры на 18 и 17 лет, сестра Лиза — на 11. Кроме родительской любви и ласки, всем детям Бориса Ефимовича достались любовь и ласка их воспитательницы Алисы Блекер. Алиса Блекер была из тех немцев, предки которых жили в Москве с незапамятных времен. Всех детей Бориса Ефимовича она любила одинаково и занималась ими с одинаковым интересом. Она читала им и Шиллера, и Гете до хрипоты. Они учились у нее подлинному немецкому языку. Когда Румеры уезжали на юг или за границу, она оставалась в их доме и вела хозяйство. Никаких денег она за это не брала. Алиса Блекер сама была состоятельным человеком. Замуж она не вышла, и поговаривали, что она любила Бориса Ефимовича и посвятила свою жизнь не тому, чтобы оторвать его от семьи, а тому, чтобы воспитать его детей.