Выбрать главу

На полках стоят и многочисленные варианты знаменитой «Башни Солнца», знакомой теперь миллионам людей.

Входит Таро Окамото. Небольшого роста, широкоплечий, со скульптурным гибким силуэтом. Так и представляешь его на лыжне, наклоненным навстречу ветру. И действительно, он страстный любитель лыж.

В своих домашних тапочках двигается по мастерской стремительно и грациозно. Об искусстве говорит задиристо, убеждённо, безапелляционно. Как человек, знававший и успех, и непонимание и привыкший быть выше этого.

Я спросила его, есть ли у него единомышленники в других странах?

— Пожалуй, самый близкий по духу — мой друг Пикассо, — ответил Окамото.

Более всего меня заинтересовали скульптуры, но не фактической передачей формы предмета. Мне почудилась в них попытка овеществить дух вещи, какого-то абстрактного понятия, попытка выразить определённое чувство. Да, не отрицал Окамото, проникнуть в душу предмета или явления и передать своё впечатление — это его главное намерение, это самое трудное и радостное в творчестве.

Разумеется, беглое знакомство не даёт возможности познать глубину замыслов художника, секрет его творческой индивидуальности. Но я однозначно поняла: то, что видела, несомненно, новаторски современное искусство. Но родиться оно могло где угодно — в Америке, Мексике, Франции, и в том числе в Японии.

Работы Таро Окамото вспомнились мне позже в Грузии, когда Ираклий Очиаури, заслуженный художник Грузинской ССР, показывал мне свою чеканку. Переходя из комнаты в комнату его обширного дома-мастерской, я ни на минуту не забывала, что передо мной — произведения грузинского мастера. И серия работ «Песнь о Грузии», и другие чеканные панно — поэтическое воплощение грузинских художественных традиций. Это же ощущение не только высокого профессионального уровня, но и национального начала в живописи и скульптуре не покинет вас и в других мастерских на той же улице Ницубидзе, которую её жители-художники называют «нашим грузинским Монмартром».

И кстати, на настоящем Монмартре тоже прежде всего чувствуешь национальную принадлежность его искусства. Правда, там нет комфортабельных мастерских — в лучшем случае маленькие полутёмные комнатки, хорошо, если отдельные, где художник и живёт и работает в ненастную погоду. Сегодняшнее монмартрское искусство не дотягивает до высокого художественного уровня Окамото или прежних прославивших Монмартр художников. Здесь царит вульгарно-деловая атмосфера, искусство существует на правах ремесла, только на потребу туристу, которому можно и всучить посредственную картинку, и за минуту набросать портрет за 50 франков. Но, несмотря на это, вся продукция Монмартра дышит Францией, Парижем. Её пропитывают национальные соки.

Ничего подобного у Таро Окамото я не встретила. Наоборот — полная отрешённость, вернее, отречённость от всего того, что можно увидеть в книгах, репродукциях, трактатах, посвящённых японскому искусству. Его искусство интернационально.

Может быть, дело в том, что художник рос и воспитывался во Франции. Его мать — писательница — большую часть жизни провела в Париже и, возможно, сознательно стремилась привить сыну западную культуру.

И всё-таки хотел этого Таро Окамото или нет, но в своём художническом мировоззрении он остаётся истым японцем, выразителем древних эстетических особенностей Японии. Противоречие?

Я спросила его: как он понимает своё искусство? Он ответил:

— Это борьба с природой!

Я удивилась, переспросила. Он повторил свой ответ, добавив:

— Борьба, в которой побеждает человек. Не этот ли отпечаток лежит на всей прирученной японской природе? Не этот ли мотив соперничества звучит в причёсанных, переделанных пейзажах? Создание форм, которых нет в природе, соперничество с ней, утверждение независимости человека хотя бы в сфере искусства (ведь японцы до сих пор страдают от темперамента своей природы: тайфунов, вулканов, землетрясений), — вот что, мне кажется, пронизывает творчество Окамото. Вот что он имел в виду, говоря о борьбе с природой. Наверно, эту радость победы и предвкушал художник, создавая гигантскую каменную волну — символ, который он мечтает установить на берегу океана, чтобы реальные волны бессильно умирали у её подножия. Или задумывая странное, завораживающее своим необычным видом здание в виде чудовища, в пасти которого будет мирно покоиться ресторан.

…После осмотра мастерской Таро Окамото пригласил меня пообедать.

Мы вышли из машины на одной из главных улиц Токио, подошли к сияющему стеклом и металлом высотному зданию. Вход был широк, словно вёл не в дом, а в тоннель автострады. Слева за стёклами витрин я увидела… произведения Таро Окамото. Это была его постоянная выставка в Токио, и работы Окамото производили здесь ещё более грандиозное впечатление. Они, конечно, не в натуральную величину, но гораздо больше по размерам, чем в его мастерской.

Но Таро Окамото не повёл меня на выставку, он свернул направо, и мы начали спускаться по лестнице. Мне помнится, что она становилась всё уже, темнее, и, наконец, по обе стороны от узкой дорожки свет почти совсем исчез, не слышно стало и шума города. Под ногами по обе стороны от узкой дорожки, выложенной камнями, струилась вода, журчал ручей. Вокруг росли деревья и кусты, светила луна. Мы оказались в подземном саду! Было тихо и прохладно. «Как могут здесь расти деревья, в полумраке, без солнца?» — думала я и, вместо того чтобы отдаться воображению и волшебству окружающего, старалась отыскать глазами люминесцентные лампы.

Здесь, под землёй, я увидела и традиционный японский садик, и стерегущие покой посетителей загадочные каменные фонари, отведала изысканные японские кушанья из сырой рыбы и малюсеньких грибов, удивлялась крупному, словно слива, винограду, училась кушать палочками, сидела на циновке-татами без обуви, удобно вытянув ноги под маленьким низким столом. Кушанья вносили робкие девушки в кимоно и, опускаясь на колени у входа, передавали их старшим. А за столом сидела и вела с нами беседу хозяйка, и её голову украшала причудливая, искусно сработанная по старым образцам причёска. Хозяйка беседовала с нами и подливала в крошечную рюмочку Окамото сакэ из крошечного подогретого сосуда. Я поняла, что художник здесь свой человек.

Да, представитель самого нового искусства, авангардист, друг Пикассо, Таро Окамото любит отдохнуть от XX века в этой сугубо японской атмосфере — с японским садиком, с мудро-терпеливыми каменными фонарями, с любезными неторопливыми жрицами отдыха — в этом уютном, овеянном старыми традициями, пропитанном старым японским духом мирке…

А потом мы снова надели обувь, опять прошли под ветвями деревьев волшебного сада (я наклонилась и зачерпнула воды из ручейка) и вышли из сумеречного подземелья на свет. Нас ждали два роскошных чёрных лимузина. Сиденья шуршали белыми накрахмаленными чехлами, отделанными кружевами. Шофёр в белых перчатках суетился, усаживая нас поудобнее. Как объяснил мне потом профессор Мацукава, для Окамото и его гостей подали специальные такси, предназначенные только для почётных гостей. Эти машины не имеют ни счётчика, ни опознавательных шашек.

Мы выехали из этого удивительного дома на одной из главных улиц столицы Японии, где в одном крыле царствует новое искусство, а в другом, как упрятанная в футляр драгоценная жемчужина (настоящая, а не искусственно выращенная), укрыто древнее японское искусство декорирования, искусство кухни, искусство неторопливого отдыха.

Пока эти два крыла сосуществуют. Они, как две чаши весов, уравновешивают друг друга. Но надолго ли сохранится это равновесие? Какую чашу перетянет история?

НАШИ ДРУЗЬЯ

Программа моего пребывания в Японии была насыщенной и более обширной, чем первоначально заявленная пригласившим меня издательством. Трудовой люд страны работает много, а отдыхает мало. Меня с места в карьер включили в этот жёсткий ритм. Осмотр достопримечательностей, основная нагрузка туристов, играл роль отдыха и занимал в программе, как я уже сказала, весьма скромное место. В результате я почти постоянно была в обществе одних и тех же людей: директора издательства «Ратэис» господина Машики, ответственного секретаря Комитета содействия переводам и изданию советских книг в Японии господина Канэко, профессора Мацукавы, переводчика моих книг, и госпожи Масако Сакамото — деловой женщины, представительницы Японской лаборатории информации.