(Обращается к ДЖИН) Ты должна выступать с нами, ДЖИН, обещаю, ты будешь вечно за это благодарна. Да, это так. И не думай о том, кем мы когда-то были.
ДЖИН. Скажите, когда кто-то из вас пел последний раз? Неважно, какие звуки звучат у вас в ушах. А кто-нибудь недавно себя слышал? Вы представляете, какие звуки вы будете издавать теперь? Или же вы действительно хотите стать посмешищем?
Неловкое молчание.
СИССИ. РЭДЖИ, а быть может, она права? А может быть это безумие? И все на самом деле отравлено? Что если мы будем тарахтеть как мотор, который невозможно завести? Я не хочу, чтобы над нами смеялись. Не хочу слышать вокруг этот шепот: «СИССИ Робсон. СИССИ Робсон. СИССИ Робсон»…
Молчание. Джин колеблется — раскрыть им свою тайну или нет. Наконец она решается.
ДЖИН. Вы понимаете, что я уже более тридцати лет не взяла ни ноты.
РЭДЖИ. Почему ты так рано ушла со сцены?
ДЖИН. У меня не было выбора.
УИЛФ. Вот те раз! У тебя был выбор. Ты его сделала. Ты захотела стать женой и матерью.
ДЖИН. Я поздно родила своего первенца Христофора. Сколько же мне было тогда лет? Немногим более тридцати. Вскоре после родов мне предложили партию Мими в «Богеме». Я согласилась. Но почти год я не раскрывала рта. Я хорошо знала эту партию, но все же решила поработать с педагогом-репетитором, известной певицей Моной Росс. Мона приехала — в свои дни у нее был божественный голос — веселая, как всегда, доброжелательная, села за мой Стенвей, прошлась по клавиатуре, взяла аккорд. Я набрала дыхание, но не могла издать ни звука. Она ударила пальцем по клавише, я не могла оторвать глаз от ее красивой руки с маникюром, но опять не могла издать ни единого звука. Из горла вылетал один хрип. Я стояла с открытым ртом, сколько я не тужилась, ничего не получалось. Никогда в жизни меня не охватывал такой ужас. Пригласили врачей. Я была у доктора Нормана Ханта. Он сказал, что голосовые связки в полном порядке. Но петь я не могла. Я побывала у психиатра, профессора Бриттана. Он сказал, возможно это послеродовая депрессия, рекомендовал отдохнуть месяц-другой. Но и это не помогло. Ни месяц, ни два, ни через год, ни через два года, ни после рождения Эммы, голос ко мне не вернулся. Не надо меня уговаривать петь, если бы я даже хотела, я бы не смогла. Я не могу петь. Я не пою уже долгие годы… Вот и вся моя история. Меня покинул мой божественный дар.
Молчание.
СИССИ. Я помню Мону Росс. Такое неудачное имя для певицы.
Сисси вынимает наушники, включает плейер, слушает.
РЭДЖИ. А я часто раздумывал — в чем же причина?
ДЖИН. Теперь ты ее знаешь.
РЭДЖИ. Теперь уже знаю.
УИЛФ. Вот какая хреновина, ДЖИН. Какая чертовская неприятность. Сукины дети врачи!
ДЖИН. Мне сказали, что такое случается. Случается и с актерами, только они называют это боязнью сцены…
УИЛФ. Рэдж, ничего не поделаешь, старина. Будем петь трио из «Севильского». Придется мне раскачать свой старый голос. Боже, как мне надоел «Фигаро».
Молчание.
ДЖИН. Поверь, если бы я имела хоть какой-то малюсенький шанс, я бы с удовольствием пела бы и на дне рождения Верди, Бичема, Бриттена, Вольфранга-Амддеуса Моцарта. Если бы я только могла… снова услышать свой голос…
Не договаривает, смотрит на Сисси, которая, слушая плейер, что-то шепчет. Все смотрят на нее, переглядываются.
УИЛФ. Очевидно мы все подумали об одном и том же?
ДЖИН. Кажется, да.
РЭДЖИ. Давайте попробуем.
ДЖИН. Давайте! Это единственное, что я могу.
УИЛФ. Тогда будем работать.
Сисси продолжает шевелить губами. Останавливает плейер, снимает наушники.
СИССИ (улыбаясь). Я готова.
Все, словно зачарованные, смотрят на нее. Сисси удивленно переводит взгляд с одного на другого.
Меркнут огни до полного затемнения.
Несколько недель спустя. Раннее утро. Тепло. В центре сцены большой сундук с театральной утварью. Боязливо озираясь, входит РЭДЖИ, запирает за собой дверь. Садится, вынимает маленький плейер, наушники, раскрывает клавир, время от времени шепчет слова.