Фридман самый серьезный человек в этой компании. Остальные тоже не легкомысленны, а Эва может быть и угрюмой, но у Фридмана серьезность — призвание. Его мрачно-истовое отношение к долгу, вытекающему из философских выводов, напоминает отвращение к легкомыслию, которое встречается у монахов, что кидаются в аскезу, обнаружив в своем сердце сладострастие. Фридман и смеяться способен только над политическим анекдотом. Даже смеху он отводит воспитательную роль.
Я нахожу в нем наивную основу, но он может скатиться в жестокость. Люди с утонченными чувствами, обуреваемые радикальными идеями, могут прибегнуть к страшным средствам, чтобы идеи эти отстаивать. Такова вера Фридмана в сионизм и в уникальность местного социализма, который рождается из ничего и потому не разрушает старого мира — эдакая современная форма пророчества о конце времен. Это вера в пришествие Мессии, снявшая кипу и надевшая военную форму[87]. Его приход приблизят не страстные мольбы, а правильные поступки. Фридман слышит шаги Мессии в шуме тракторного мотора. В Советском Союзе Бог — электричество, а здесь — земледелие. Правда, Фридман не служит своему божеству, а лишь говорит о нем, но ведь множество верующих делают не больше того. Подобная наивность для таких людей — жизненная потребность. Если им случится со смущением обнаружить в себе сомнение, они гонят его кнутом.
Упаси меня Боже от перфекционистов, заставляющих себя жить в гармонии с миром. Для них всякая дисгармония — аккорд, ведущий к более полной гармонии. Они рождаются детерминистами и умрут с вопросом на устах. Они не верят, что в мире существует случайность. Согласно их воззрениям, явления, выходящие за рамки природы, организованы в общий возвышенный порядок, недоступный нашему пониманию. В нашем невежестве есть замысел Божий. Если бы Господь не сотворил нас бессильными, мы бы свергли Его с престола.
Фридман верит, что должна быть связь между мировоззрением и манерой исполнения музыки. Поверхностность в отношении к современным проблемам влечет за собою исполнение, лишенное глубины. Эва Штаубенфельд путает ему все карты. Ее ничто не интересует, кроме войны полов, а играет она так, словно прочла все на свете книги. У Фридмана есть трудность: факты не ведут себя согласно его планам. В мире нет никакого порядка. Дураки играют как ангелы, а умники фальшивят. Эва, которая полагает, что история состоит из описания баталий между мужчинами и женщинами и, в отличие от Фридмана, не разбирается в современных теориях, наложивших свой отпечаток на облик нашего столетия, лучше него играет Хиндемита, Стравинского, Берга и Тоха. Возбужденно и разочарованно слушал Фридман одаренного мальчика из рабочего пригорода Хайфы, игравшего Моцарта так, словно он сиживал за столом Эстергази. Как можно играть Моцарта, не понимая различия между Зальцбургом и Гамбургом? Как поймет человек, не читавший «Михаэля Колхааса», поздние квартеты Бетховена? Неужто и вправду достаточно смотреть в ноты и читать значки?
В каждом Фридмане есть тоска по приятности устоявшегося быта под защитой просвещенной церкви и одновременно дикая потребность кочевать из страны в страну, не отрываясь от корней. Соблазнить его раскинуть перед тобой свои сокровища проще простого. Довольно промямлить что-нибудь насчет философии, чтобы пробудить в нем желание до конца разъяснить свои соображения. В эти дни он пришел к решительному выводу: нельзя понять немецкой музыки вне исторического контекста. Музыка всегда служила средством выражения для просвещенных идей своего времени. Отвлеченная форма охраняла музыку от посягательств цензуры, и потому она могла выражать революционное мировоззрение более резко, чем поэзия и литература вообще. Музыка опередила философию в предугадывании будущего. Она заранее предсказала закат Запада. Тот, кто на опыте знаком с тевтонским скотством, будет восхищаться Моцартом и Шубертом больше, чем тот, кто просто услыхал мелодию и получил от нее удовольствие. Из каких бездн ненависти, жестокости, идиотизма и сумасшествия прорвалось это стремление к тонкости, братству и свободе выражения!
Нельзя не симпатизировать Фридману, хоть он и весьма утомителен. Говоря с тобой, он приближает свое лицо к твоему, будто тебе необходимо знать, что он ел за завтраком. Возвышенные идеи он выразит sotto voce[88], как заговорщик, признавший, что ты достоин узнать определенные секреты. С этой точки зрения Фридман настоящий немец. Даже в одиночестве он чувствует себя членом некоей секретной организации, из тех, что проповедуют чистоту души или хлеб из неочищенной пшеницы. Если ты его внимательно выслушаешь, то проникнешься тайнами его организации. И впредь, когда он сыграет тебе произведение в характерной тональности его секты, ты поймешь, что он передал тебе секретную информацию.
87
Иначе говоря, мессианство без религиозной окраски, где на первый план выступает воссоединение находящегося в рассеянии еврейского народа. Кипа