— Нажираться тоже нельзя! — сказала старуха. — Обрадовался, схватил, присосался! Вон, соседкам своим лучше налей!
— Это в момент! — засуетился мужичок, занося горлышко бутылки над Ритиным стаканом. Та поспешно закрыла его ладонью и придвинула мужичку стопочку. Тот плеснул в стопочку, точно вровень стеклянным краям, затем в стопочку Ольги Матвеевны, так же умудрившись не пролить ни капли.
— Ну, Толян… Анатолий, жизнь ты прожил короткую, но хорошую! — Мужичок в сером джемпере тоже разлил водку по соседним стопочкам и теперь со своей стопкой в руках держал речь, повернувшись к большой черно-белой фотографии Толика, что стояла на полке мебельной стенки. Картонная рамка фотографии с угла была перехвачена капроновой черной лентой. Толик серьезно и задумчиво глядел поверх рюмки с водкой, накрытой куском серого хлеба. Слева от снимка горела свеча. — Мы, твои сослуживцы, можем честно сказать — ты был хорошим товарищем, сыном, муж… э… — замялся сослуживец, глядя на Тамарочку, — другом. И пусть жизнь твоя оборвалась так нелепо, мы будем помнить тебя как человека кристальной души и чистого сердца. Пусть земля тебе будет пухом, Толян! — Мужичок осушил стопку в один глоток, сел и принялся накладывать себе в тарелку картошку, селедку и рисовую кашу с изюмом и черносливом.
— Кутью отдельно кладите, отдельно, с нее начинать надо, — заподсказывала старуха со строгим взглядом, но мужичок отмахнулся и принялся наворачивать селедку вперемешку с рисом и изюмом.
Рита поглядела на свою стопку. Пить водку совершенно не хотелось. Тем более что непонятно было, как ухватить стопку так, чтобы не расплескать налитую до краев жидкость.
— Чё, девка, удивляешься, как я всклянь налил? — просипел сосед, и Рита задумалась над новым словом. Всклянь… вровень с краями, что ли? — Ща отолью. — Сосед подхватил ее стопку и выплеснул треть содержимого в свой стакан. — Во, держи!
— Спасибо.
Рита поставила стопку и потянулась к тарелке с рисом. Как это назвала старуха? Кутья! Кутья оказалась сладкой, слегка отдавала медом. Заедать ею водку? Фу!
Рита возила вилкой по тарелке и думала, когда уже можно будет уйти. Обстановка за столом угнетала. Мать Толика все так же смотрела перед собой невидящим взглядом, не замечая ни рюмки с водкой, ни тарелки с кутьей, которую ей положила Тамарочка. Сама Тамарочка уже выпила пару стопок и жевала рис, изредка поглядывая на Риту виновато-независимым взглядом. Мужики-сослуживцы, словно близнецы в своих одинаковых джемперах, самозабвенно выпивали и закусывали. Старухи, и кладбищенские, и те, что появились из лифта, тоже споро работали челюстями, изредка поглядывая на фотографию Толика лицемерными скорбными взглядами.
Рита тоже поглядела на снимок и на несколько мгновений застыла над своей тарелкой. Ей почудилось, что взгляд человека на фотографии стал печальным и просящим. Свеча, что ли, так бликует? От этого взгляда Рите окончательно стало не по себе, и она поднялась из-за стола:
— Вера Петровна, Тамара, вы извините, примите мои соболезнования, мне пора идти.
— Подожди, Рита, мне тебе кое-что сказать надо!
Тамарочка поспешно соскочила со своего места и принялась пробираться между столом и стенкой. От ее движения пламя свечи возле фотографии Толика задрожало, и теперь Рите почудилось во взгляде на снимке раскаяние.
— Пошли, на кухню выйдем! — потянула Тамарочка Риту, и та с облегчением ушла от жующего и пьющего стола, показав глазами слегка встревоженной Ольге Матвеевне, что у нее все в порядке.
— Танечка, ты выноси пирожки, да и садись со всеми! — попросила Тамарочка на кухне женщину, что открывала им двери. Теперь женщина укладывала на два блюда крохотные печеные пирожки. Она кивнула, подхватила блюда на обе руки и ушла в комнату. А Тамарочка, дождавшись, пока та уйдет, объяснила Рите: — Троюродная племянница Веры Петровны, из Сызрани. Приехала на похороны, потом останется за ней ухаживать. А я домой вернусь, не могу больше здесь. Хотя как я там буду одна — не представляю.
Тамара привалилась спиной к стене — ни стола, ни стульев на кухне не было, видимо, вся мебель несла поминальную вахту — и сказала, не меняя интонации:
— Рита, мне уже пятую ночь подряд Толик снится.
— И что? — не поняла Рита.
— Он просит, чтобы ты его простила. Говорит, пока не простишь, его Бог не примет.
— Тамарочка, да за что мне его прощать? — не могла взять в толк Рита.
— Понимаешь, — Тамарочка смотрела в пол, — я тут подумала… Кажется, этот Гришка-паскудник правду сказал. Мог Толик Таисию отравить. Он в тот вечер к ней заходил в девять часов кран ремонтировать. На кухне. Вроде неделю назад чинил, а тут опять прорвало.