И та затихла до самого дома, видимо, как и Матвей, не поняв, кому досталось по заслугам, Грише или Толику.
Знакомый подъезд встретил их тишиной и безлюдьем. Даже консьержки почему-то не было на месте. У лифта Матвей слегка задержался, решая, ехать ли с Ритой в квартиру или уже закончить проводы. Посмотрел на ее осунувшееся отрешенное лицо и почувствовал такой острый приступ жалости, что поспешно шагнул в тесноватый для них троих лифт. Попытался встать рядом с девушкой, но Тамарочка как-то так развернулась, тыкая в электронный замок кнопкой ключа, что Рите пришлось прижаться в одном углу лифта, Матвею — в другом. Пока поднимались на третий этаж, он пытался поймать взгляд Риты, но та смотрела в пол, и к моменту, когда лифт открыл двери, Матвей почувствовал, как внутри его поднимается глухая тоска и усталость.
— Зайдешь? — наконец-то посмотрела на Матвея Рита, подойдя к двери квартиры. Посмотрела, будто не видя его. Будто он — не в центре ее взгляда, а так, где-то сбоку, мелкая деталь большой картины.
— Нет, Рита, спасибо, мне в офис пора! Работать надо. — Матвей сам не ожидал, что его голос окажется таким сухим. Таким жестким. Таким шершавым.
— Да, в офис, — встрепенулась Рита, и в глазах промелькнул отблеск возвращения.
Но Матвей, не заметив, продолжал:
— Твое заявление об отпуске я подписал, отдыхай пока.
Он развернулся и пошел вниз по ступеням, то ли ожидая от Риты оклика, то ли желая, чтобы она оставила его в покое. Дотопал до второго этажа и, разозлившись на себя за дурацкую раздвоенность, дальше по ступенькам побежал, решительным шагом пересек фойе первого этажа, перешел дорогу, открыл машину и включил зажигание. И тут зазвонил его мобильник.
— Матвей Алексеевич, это Тамарочка. Я вашу визитку нашла, вспомнила, что вы обещали с похоронами помочь...
— Да, да, конечно, — откашлялся Матвей, прогоняя острое чувство досады, что услышал вовсе не тот голос, на который рассчитывал, — что от меня требуется?
— Вы знаете, только что соседка от матери Толика звонила, говорит, ей плохо стало. Мне нужно срочно туда ехать, это в Бибиреве. Подвезете?
— Спускайтесь, Тамара, я тут, в машине уже сижу, — устало сказал Матвей. В Бибирево так в Бибирево. Все лучше, чем сидеть в офисе и копаться в собственных ощущениях.
* * *
— Давай, давай, Колян, чуток на себя прими!
Четверо мужиков-могильщиков ловко опускали заколоченный гроб в яму, расковырянную накануне в мерзлой земле и присыпанную выпавшим ночью снежком. Матвей равнодушно смотрел, как опускается обитый черной тканью ящик, как мужики вытягивают из-под него широкие стропы, как ждут чего-то, опершись на лопаты.
За последние несколько дней он устал так, как не уставал никогда. И усталость была не физической, хотя хлопот и суеты с похоронами Толика на него свалилось предостаточно. Выполняя свое обещание Тамарочке и отчасти заглаживая вину за то, что втянул ее в неприятные разборки в больнице, Матвей полностью взял организацию похорон на себя. Сама Тамарочка, похоже, растеряла остатки неуемной, казалось бы, энергии. Ее только и хватило, что выхаживать мать Иволгина, одинокую пенсионерку, которая слегла от горя. Поэтому на Матвея свалилось все: и о месте на кладбище договориться, и гроб с венками заказать, и о транспорте позаботиться. Похоронить человека на московском кладбище оказалось не так-то просто. Матвей, наверное, так бы и не прокрутил скрипучую шарманку из «нельзя», «не положено», «нет возможности», на смазку которой похоронные клерки всех мастей запрашивали слишком уж жирные суммы. Он собирался было сдаться и объявить Тамарочке и мамаше Иволгина, что не будет им могилы на кладбище, а будет урна с дорогим прахом — на кремацию похоронная машина соглашалась гораздо легче, — но тут к делу подключился Севка, поднял какие-то свои связи, и все свершилось, как по волшебству. И место нашлось на Капотнинском кладбище, и катафалк подали прямо к подъезду, и несколько венков достались бонусом к обитому черной тканью гробу.
Проводы Толика Иволгина в последний путь обошлись Матвею в круглую копеечку, а вместе с расходами на слежку за Гришей, на обустройство места действия финала истории с самозванцем-мужем и на мзду оперативникам за хлопоты его кошелек отощал более чем на три тысячи долларов. Однако не эта, в общем-то не фатальная, финансовая брешь огорчала Матвея. И хлопоты, и расходы — все казалось пустяком на фоне отчуждения, которое возникло между ним и Ритой. Пять дней назад, разозлившись на нее за молчание и странные тайны, он приказал себе быть мужчиной, прекратить распускать слюни и не позволять водить себя за нос. И теперь, разглядывая исподтишка Ритину фигурку в терракотовом пуховике, ее руки в черных перчатках, тискающих букетик белых, будто восковых, калл, и боясь заглянуть ей в лицо, почти скрытое капюшоном с меховой опушкой, Матвей очень ясно понял: вся его суета и беготня последних дней, все так охотно принятые на себя похоронные хлопоты — попытка вытеснить из головы мысли об этой женщине.
— Мотенька, ты пойдешь землю кидать? — осторожно тронула его за руку мама, и Матвей очнулся от дум.
Тамарочка, придерживая под локоть грузную старуху в черном, вела ее к кучке земли у могилы. Та, опираясь на Тамарочкину руку, дотянулась, взяла горсть и бросила землю в яму. Тамарочка проделала то же самое, и Матвей понял, что могильщики ждут, пока все присутствующие бросят по горсти земли на крышку гроба.
Присутствующих, кстати говоря, было не очень много. Кроме Тамарочки, матери Толика, Риты, Матвея и его мамы, неожиданно настоявшей на том, чтобы ехать на кладбище («Хочу посмотреть, как хоронят в Москве!»), в жидкой толпе у могилы переминались замерзшая консьержка Анна Макаровна, две старухи, видимо знакомые матери Толика, и двое растерянных мужиков лет сорока в куртках и трикотажных шапочках. Матвей подошел, кинул горсть земли в могилу и быстро отошел в сторону озябших мужиков.
— Пожалуйте помянуть усопшего. — К Матвею и его соседям подошла одна из старух. — Вера Петровна всех домой приглашает!
— Отчего бы и не помянуть Толяна? Помянем! — потер ладони один из мужиков и объяснил Матвею, по-своему истолковав его рассеянный взгляд: — Мы с ним работали в одной конторе! А вы ему кто будете?
— Никто, — пожал плечами Матвей, — я, пожалуй, поеду.
— Да ладно, мужик, ты чё? — по-свойски подмигнул ему сосед. — Поминки же, всех подряд накормят. И нальют! Езжай, не тушуйся!
Матвей дико взглянул на собеседника, поискал глазами мать — она стояла и что-то говорила опустившей голову Рите. Потом, будто почувствовав взгляд Матвея, оглянулась и махнула ему рукой, мол, погоди, не до тебя сейчас. И тогда он, больше не в силах бороться с усталостью и пустотой, повернулся и пошел с кладбища, всем сердцем мечтая добраться до постели и уснуть. Ехать в пустую холостяцкую квартиру не хотелось совершенно, и Матвей, подумав, понял, куда он хочет попасть.
* * *
— Рита, я буду вам очень признательна, если вы примите мое приглашение!
Мама Матвея коснулась ее локтя, и Рита будто почувствовала, как от руки этой женщины струится тепло. Голос тоже был теплым. И взгляд, когда Рита все-таки подняла глаза и посмотрела Ольге Матвеевне в лицо, был добрым, понимающим... Родным? Рита попробовала на вкус возникшее ощущение. Да, действительно. Ольга Матвеевна глядела на нее почти так, как когда-то глядела мама: с лаской и пониманием. А не с сочувствующим любопытством, как консьержка Анна Макаровна, которая, казалось, все ждала от нее каких-то подробностей и деталей. Не с виноватой затравленностью, как Тамарочка, которая будто бы пряталась от Риты возле матери Толика и даже сейчас держалась особняком. Не с профессиональным сочувствием, как вчера напросившийся на чашку чая профессор Дворецкий, в чьих вежливых расспросах Рите чудились строки истории болезни. Не с деланым радушием, как продавщицы многочисленных магазинчиков, где Рита проводила время все эти пять дней, стараясь убежать от одиночества, которое вдруг навалилось на нее окончательно и бесповоротно.