Такой одинокой Рита не чувствовала себя никогда. Даже после смерти мамы рядом оказалась тетя Тая, Женька писала ей поддерживающие, ободряющие письма... А теперь в электронном ящике осталось лишь последнее письмо, про Африку. Наверное, Рите было бы легче, уйди она с головой в работу, но, похоже, эта страница ее биографии закрыта. Рита каждый раз ежилась, вспоминая металл в голосе Матвея, когда он ей сказал: «Пока отдыхай!» А потом что? Ясное дело, увольняйся!
Думать про «потом» у Риты не было ни сил, ни желания. И она все эти пять дней потратила на уборку квартиры (недра антресолей в награду подарили ей альбом с марками и стопку дореволюционных рождественских открыток, а под ванной обнаружилась позеленевшая медная ступка с пестиком), на похороны урны с тети-Таиным прахом (неожиданно легко и не очень дорого удалось договориться и закопать ее в могиле профессора на Востряковском кладбище) и на знакомство с Москвой.
Если бы не печальные обстоятельства, Рита согласилась бы, что для знакомства со столицей она выбрала самое удачное время: Москва уже готовилась к Новому году, а потому украшалась изо всех сил. Ресторанчики в центре выставляли у входов елки, венки и кое-где ледяные скульптуры. А возле ресторана на Красной площади Рита даже увидела стрельцов, один — с секирой, второй — с живым соколом на руке.
Магазины заманивали прохожих декабрьскими распродажами, выставляя в витринах опять же елки, снеговиков и Санта-Клаусов. Многочисленные Санты, давно уже вытеснившие Дедов Морозов, попадались на каждом шагу, вручая прохожим листовки со скидками и адресами распродаж. И однажды Рита даже расхохоталась, когда очередную листовку ей вручил Санта-Клаус — надувной толстяк. Именно так: прорезиненные штаны и куртка у Санты были заполнены воздухом, отчего он казался толстым красным колобком. Над туго-натуго затянутым воротом колобка торчала тощая шейка. А из-под криво нахлобученной красно-белой шапки виднелось прыщавое личико со впалыми щеками. Видимо, к Новому году подрабатывал какой-нибудь оголодавший студент. Рита тогда взяла у бедолаги листовку с пятьюдесятьюпроцентными скидками и зашла в какой-то магазинчик на Тверской, торговавший молодежной одеждой. Ценники в магазинчике были аккуратно перечеркнуты, сверху старой цены проставлена новая. И все равно одежда оставалась очень дорогой. Словно, прикидывала Рита, разглядывая свитер с нарочито спущенными петлями, четыре цены вначале накинули, а теперь две остались.
Из того магазинчика Рита ушла, но очень скоро набрела на торговый комплекс в «Охотном ряду», и вот там-то и спасалась все эти дни от одиночества. Она могла часами сидеть за столиком в ресторанном дворике за чашкой кофе и разглядывать, как люди встречаются у фонтана, как проносятся мимо с ворохом пакетов, как снуют вверх-вниз в прозрачном лифте. Рита даже иногда включалась в предпраздничную суету, заходя в какие-нибудь бутики и примеряя джинсы, блузки, юбки и плащи. Она даже купила себе кое-что: три лохматые гирлянды золотого, серебристого и зеленого цвета и красно-белый колпак Санты. Но все это проходило мелкой рябью по поверхности ее души, оставляя нетронутой ту муть, что она так старательно похоронила в глубинах. И прав Матвей, что говорил с ней металлическим голосом. Он, наверное, ждал, что она расскажет ему все-все. А сделать этого она не может. Физически. Рассказать ему все — до конца самой во все поверить. И поднять муть с глубины. И умереть, потому что она не представляет, как ей после этого жить дальше.
Поэтому Рита и не звонила ему все эти дни, прилежно выдавливая из памяти того Матвея, который кормил ее в восточном ресторанчике, помогал сбегать из дома и читал стихи про капитанов и туземок. То, что было до стихов, Рита старалась не вспоминать особенно старательно, тщательно откапывая в памяти образ прежнего шефа, сухаря и зануды Матвея Алексеевича, и закрывая им ненужные, лишние, окончательно расклеивающие ее воспоминания.
Как раз вчера начало срабатывать — Матвей уже не стоял перед глазами прекрасным принцем, уже почти превратился в прежнего сухаря-шефа. К моменту, когда Тамарочка позвонила и позвала на кладбище, выветрились последние остатки влюбленности, и у Риты очень хорошо получалось не смотреть в сторону Матвея. И сердце почти не екало, если туда не смотреть. И пульс если и частил, то совсем чуть-чуть. И тут Ольга Матвеевна вдруг подошла звать ее к себе в гости.
— Я знаю, как вам досталось в последние дни. И представляю, как вам одиноко в пустой квартире. Поедемте прямо сейчас, после похорон!
— Пожалуйте помянуть покойника, Вера Петровна всех к себе приглашает! — Старуха в черном, видимо соседка матери Толика, выскочила из-за Ритиной спины так неожиданно, что девушка вздрогнула. И посмотрела виновато на Ольгу Матвеевну, мол, видите, прямо сейчас не получится!
— Давайте сразу после поминок поедем, — опять положила руку ей на локоть Ольга Матвеевна. — Я пироги испекла с яблоками и корицей. Устроим девичник, посиделки без мужчин.
Звучало хорошо. Рита даже запах корицы ощутила — мама часто добавляла ее в сдобу. Рита вспомнила маленькую уютную квартирку Ольги Матвеевны, вспомнила свою пустую громадину, где она всю последнюю неделю спала с включенным в коридоре светом (оставаться в полной темноте было очень страшно, чудились шаги и чужое присутствие), и сказала:
— Хорошо, Ольга Матвеевна, я с удовольствием к вам зайду!
— Вот и замечательно! — легко улыбнулась Ольга Матвеевна и огляделась. — Что-то я Матвея не вижу... Надо его предупредить, что буду сегодня не одна, чтобы не нагрянул!
Мужики-могильщики закончили засыпать могилу и аккуратно похлопали лопатами по рыхлому холмику из грунта и снега. Один из мужчин в куртке и трикотажной шапочке бережно положил поверх холмика венок из лапника, перевитый красной лентой. Рита пошла класть свои каллы и наклонилась к могиле почти одновременно с Тамарочкой, которая, разогнувшись, прошептала:
— Рит, ты едешь на поминки? Мне с тобой поговорить надо.
— Еду, — кивнула Рита, и Тамарочка молча повернулась и пошла к пазику с черной полосой на кузове. Следом потянулись остальные.
До квартиры матери Толика в Бибиреве добрались на удивление быстро — то ли оттого, что утренние пробки уже рассосались, а вечерние еще не начались, то ли потому, что водители сторонились, суеверно пропуская кладбищенский автобус. Всю дорогу Рита отрешенно смотрела в окно автобуса, машинально отмечая на рекламных щитах очередного Деда Мороза, который что-либо продавал в честь Нового года: мобильный тариф, бытовую технику, квартиру в новостройке. Нет, все-таки она теперь живет в другой реальности, где Дед Мороз из доброго волшебника с подарками превратился в делягу-продавца. Где елки — проводила Рита глазами дивную конструкцию — не деревья, а пирамиды из синих флажков и зеркальных сфер. Где деньги — то самое, ради чего можно предать.
Глава 17
Мать Толика жила в панельной, вполне приличной девятиэтажке. Дверь с домофоном, чистый подъезд, ряды свежеокрашенных почтовых ящиков, лифт без скрипа и надписей. На площадке у лифта — неожиданные горшки с бурно разросшимися цветами. Рита даже остановилась и потрогала бело-зеленые крапчатые листья.
— Петровна тут их разводит, у нее каждый отросток приживается, вон, целые джунгли получились! — объяснила старуха-соседка, вышедшая из второго лифта и отставшая от Тамарочки с Верой Петровной, которые уже звонили в двери квартиры.
Им открыла женщина лет сорока с утомленным бесцветным лицом, отошла вглубь, и распахнутая дверь приглашала всех: и тех, кто ездил на кладбище, и тех, кто поднялся следом на лифте (еще двух востроглазых бабулек в платках и испитого вида мужичка в джинсах и заправленной под ремень фланелевой рубахе) — зайти в дом.
Поминальный стол был накрыт в большой комнате и, судя по разной высоте и ширине накрытого, похоже — простыней, пространства, состоял из двух столешниц. Лезть к окну, куда сели Вера Петровна, Тамарочка и две старухи с кладбища, Рите не захотелось. Ольге Матвеевне, судя по всему, тоже. И они, пропустив вперед консьержку Анну Макаровну, востроглазых бабулек и снявших куртки и трикотажные шапочки мужиков (теперь они остались в одинаковых серых джемперах), сели с узкого и низкого края, рядом с испитым мужичком, который пристроился за стол так неуверенно, будто ждал, что вот-вот прогонят. Не зря ждал — старухи в черном глядели на него строго и даже пытались что-то нашептать Вере Петровне. Но та сидела колодой, ни на что не реагируя, и старухи смирились.