- Спасибо за искренность, мистер Хьюстон, - Луиз открыл глаза и принялся изучать свои ладони. - Дело в том, что я и сам не стал бы защищать себя сейчас.
В комнате послышался тяжелый вздох.
- Кто здесь? - спросил Корье.
- Я, - отозвался знакомый низкий голос, и в кресле, где еще недавно сидел инспектор Джон Патрик, возник Наблюдатель. На нем, помимо черного костюма и такой же накидки, красовалась на голове шляпа с широкими полями, украшенная разноцветными перьями.
- Да, джентльмены, это опять я, - повторил он. - Который раз, мистер Корье, слушаю ваш рассказ, и всегда расстраиваюсь. Только вы ведь не до конца искренни, сэр. В вашем рассказе нет одной маленькой, но существенной детали.
- О чем вы? - протянул Корье.
- О брате, о вашем среднем брате. Вы ведь не сказали господину Хьюстону, что в своем доме вы сожгли и Людвига.
- Видит Бог, я не хотел этого, - у Луиза задрожали губы.
- Так уж и не хотели? А зачем же было привязывать его к дивану? - Сторнабл скользнул холодным равнодушным взглядом по искаженному лицу отставного подполковника.
- Довольно, сэр, хватит! - взмолился тот.
- Нет уж, сэр! Правду - так до конца, - ответил Наблюдатель, резко поднимаясь и подходя к окну. - Вы его убили.
- Да, - тихо, с горечью сказал Корье, - я убил его. Но, Бог свидетель, я не хотел этого. Все произошло из-за слов Людвига о... женщине, которую я любил. Он обозвал ее... грязной стервой.
- Совершенно верно, - подтвердил Сторнабл. - Он нанес вам оскорбление. Но не потому, что был вашим врагом, он любил вас и гордился вами, а вы... не оправдали его надежд из-за той роковой любви. Он был вашим братом и страдал из-за вас.
- Может быть, - совсем тихо сказал Луиз. - Но в тот день я не думал об этом. Я был оскорблен, да еще его требование извиниться перед генералом: «Это - друг нашего отца, они вместе служили, а ты его унизил из-за бабы». Он потребовал, чтобы я уехал из страны, если не пойду извиняться и не откажусь от той, которая была мне дороже жизни.
- Все верно, - опять подтвердил Наблюдатель. - Но вы не возвращаетесь в страну не из возможной мести старого генерала, а из-за вашего брата, начальника тайной канцелярии. Когда он дознался, что вы убили Людвига, он написал вам, что пустит вам в сердце пулю, если вы посмеете вернуться на родину.
Корье молчал, спрятав лицо в ладонях.
Хьюстон смотрел на происходящее безучастно, словно зритель, сидящий в зале театра и наблюдающий за развитием событий на сцене.
- Зачем вам все это? - огорченно спросил Луиз Сторнабла. - К чему вы об этом стали говорить?
- А зачем вы рассказали господину Хьюстону свою историю?
- Не знаю. Наверное, хотел снять с души тяжесть.
- Я вам только помогаю, сэр. - Наблюдатель притронулся кончиками пальцев к своей шляпе, будто проверяя, на месте ли она.
В комнату опять пришла тишина, даже огонь в камине дышал бесшумно, боясь потревожить это напряженное затишье.
- А вы тоже не совсем точны, мистер Сторнабл, - пытаясь стряхнуть с себя горечь исповеди, заметил Корье. - Ведь я развязал брата, когда поджег дом. Я вернулся и развязал его, считая, что он уже не станет лезть ко мне с кулаками, а уйдет из горящего дома.
Наблюдатель равнодушно смотрел в окно, и по выражению его лица невозможно было определить, слышит ли он слова Корье, Луиз, взглянув на Хьюстона и увидев в его глазах интерес, продолжил:
- Я развязал его и сказал: «Я поджег этот дом, выметайся отсюда, пока цел. Я уеду. Но здесь ничего не останется моего. Уходи!» Я повернулся к нему спиной, желая уйти, а он... в руках его оказался нож, он опять набросился на меня, и лишь моя практика в спецназе спасла меня. Я снова скрутил дурака и связал ему руки его же галстуком. Дом уже горел по всем этажам. Я спускался по лестнице, толкая впереди брата, а он упирался и кричал, что все равно пристрелит меня. И за генерала, и за...стерву, и за сожженный дом.
Корье тоскливо посмотрел на Лила и сказал:
- Каждый из братьев хотел застрелить меня. Это, наверное, смешно.
Однако, произнося это, сам Корье не смеялся, даже не улыбался. Лицо его выражало тревогу и боль. Всем своим видом он пытался показать, что бесстрастен в рассказе о своей жизни, но это ему плохо удавалось.
- Мы спустились вниз, и тут дорогу нам преградил огонь. Лопались, звеня и разлетаясь, оконные и дверные стекла. Я остановился, сам не знаю почему, хотя уже было трудно дышать и плохо видно. Где-то впереди был выход, но там плясали желто-красные языки пламени среди пелены серо-зеленого дыма. Вдруг брат закричал, вырвался из моих рук, и тут на него обрушилось перекрытие. Я видел, как огромная балка ударила Людвига, прижала к горящему паркету, а затем на лежащего рухнула вся масса второго этажа. Меня вытолкнуло прямо в огонь, я упал, и выкатился прямо к парадному входу и на ступеньки наружной лестницы. А внутри все рушилось, падало, и я понимал, что Людвиг погиб... У калитки стояла моя машина. Я пошел по аллее, не оглядываясь на горящий дом, сел за руль и уехал. Уже отсюда я написал обо всем брату, но он не поверил мне. И пригрозил пристрелить меня, если вернусь...