Лил с удивлением взглянул на Корье.
- Но ведь так можно оправдать любое убийство, сэр.
- Я это и делаю. Вы что, забыли? Ведь я сам далеко не безгрешен. - Луиз грустно улыбнулся. - Когда человек убивает себе подобного, он перестает быть человеком. Нужно ли его в наказание казнить? Конечно. Но лишь в тот момент, когда он убил. А потом, когда на него начинает давить чувство вины, когда его терзает совесть, и нет сна, и мир кажется тесной клеткой, - лишение его жизни будет лишь избавлением от мук, а не наказанием.
- По-вашему, убийц не следует казнить?
- Смешной вопрос. Ибо если я скажу: «Надо», то сам себе выношу приговор. - Корье тоскливо посмотрел в окно и продолжил: - Всё очень относительно, сэр, условно. Мне приходилось убивать людей на войне, и за это я получал награды, новые звания и уважение окружающих. Я убивал, возможно, самых невинных, добрых, умных, которых посылало в бой их правительство, я убивал всех... Вы, мистер Хьюстон, скажете, мол, то была война, я выполнял патриотический долг, и тому подобное. Но ведь в итоге этими словами прикрывается грязь, насилие, убийства, да еще и называют это героизмом, возводят в ранг святых деяний... Я был там, всё видел... Там нет героизма, а есть только страх, отчаяние и опьянение - от безысходности. Война оставила в моей памяти запахи трупов, экскрементов и мерзкое чувство страха... Да, я убил безвинного старика и его сына, я - убийца. Но я убил гораздо больше невинных там, на войне, а меня назвали национальным героем. Сейчас меня можно казнить, только это будет не наказанием, это принесет мне избавление от мучительных воспоминаний.
Пряча глаза, Лил набивал трубку табаком, долго раскуривал ее и наконец сказал:
- По-своему вы правы, мистер Корье. Но все же, есть разница между смертью на войне и в мирной жизни.
- Смерть всегда смерть, где бы она ни застала вас, во дворце короля или в вонючем окопе. Она одинакова, ее облик не меняется от места события. Просто, на войне она до примитивизма упрощена массовостью и кажется привычной, но лишь до той поры, пока не коснется лично тебя. А стоит поймать пулю или осколок, как осознаешь чудовищную нелепость своего беспомощного состояния, всю дикость того, что твоя жизнь прекращается, всю бессмысленность самой войны. Прозреваешь на время, потому что смерть, парящая над всеми нами, вдруг прикасается лично к тебе. Поверьте, сэр, это очень страшно.
- Ладно, мистер Корье, это вопрос сложный. Каждый будет по-своему прав, смерть у каждого своя, - сказал Лил. - Вы мне лучше ответьте, раз уж докапываетесь до истины, почему Сторнабл разрешает, даже подталкивает нас идти на Перекресток, а Брруну запретил?
- Бррун - не человек.
- Тем более, ведь ему ничего не может повредить.
- Нет, сэр, это людям уже ничего не может повредить. Я долго думал о Перекрестке в последние часы и понял, что для нас он не страшен. Человечество придумало массу орудий убийств, да и без орудий люди перегрызают друг другу глотки или доводят один другого до самоубийства. Им уже ничего не может сверхнавредить, стать сверхопасным.
- Если я правильно понял ваше мнение, Перекресток - это обман? Значит, вы не пойдете туда? - Лил кивнул в сторону окна.
- Не знаю, - устало сказал Луиз, прикрывая глаза. - Окончательно еще не решил. Могу пойти, могу и нет. Ведь меня ничего не связывает, всё, что имел, я давно потерял. По большому счету, я уже год с хвостиком живу чужой жизнью, лишней, понимаете?
- Может быть, мистер Корье, вы в чем-то и правы, но...
Хьюстон поднял руку, будто пытаясь поймать в воздухе конец фразы и умолк. Перед ним возник Сторнабл. Его черная накидка развевалась за спиной, словно он продолжал двигаться да еще и против ветра.
- Вы еще здесь, - скорее утвердительно произнес Наблюдатель.
- Мы говорим, - отозвался Луиз. - Размышляем.
- Ну-ну. А я решил воспользоваться вашей квартирой, мистер Хьюстон, чтобы провести на Перекресток нескольких человек. Надеюсь, вы не возражаете? - Сторнабл пронзил Лила холодным безразличным взглядом.
Хьюстон ощутил, как холод пронзил его тело и умчался прочь. Оглянувшись и ничего не увидев, он глянул на Сторнабла, кивая согласно.
- Договорились! - жестко сказал Сторнабл и не шагнул, как обычно, в огонь, а вышел в прихожую.
Обыденность ухода Наблюдателя вернула Хьюстону чувство реальности. Он повернулся к Луизу, собираясь продолжить разговор, но увидел сосредоточенное лицо отставного вояки, его выступающие скулы и провалившиеся щеки. Корье глядел в окно, поглощенный собственными .Тонкая струйка дыма от сигареты в его пальцах лениво поднималась к потолку и там исчезала. Глаза Луиза блестели, и Хьюстон готов был продать душу Дьяволу, только бы проникнуть в мысли Корье. Но Царя Тьмы не оказалось рядом, и вскоре Лил сам ушел через ноябрьский дождь в воспоминания.