Лил Хьюстон
Он вспомнил родительский дом и обеды в семейном кругу. Разговоры, голоса, незабываемые лица. Так давно это было. Лилу поначалу даже не поверилось, что он возвратился в прошлое. Образы становились все рельефней, оживали, сотканные из бесшумных липких капель ноябрьского дождя. Странные воспоминания навалились всей тяжестью, многоликостью, но вскоре все лишнее, мало значимое улетело в ночь. Остался дом родителей, стол посереди тесной комнаты, примыкающей к кухне, отчего в ней всегда стоял тяжелый запах еще неготовой пищи. Всегда в этой комнате было жарко, даже душно. Чаще всего пахло крутым мясным бульоном и жареным луком.
Отец приходил с работы усталый, молчаливый, одевал старую, много раз штопаную рубашку и потертые спортивные брюки, садился в неудобное жесткое кресло с газетой в руках. Он шуршал ее страницами, нетерпеливо поглядывая через дверь в крохотный коридорчик, который вел в комнату, где мать обычно накрывала стол к обеду.
А мать тоже работала, часто приходила домой вместе с отцом и тут же шла на кухню. Оттуда начинали доноситься шум воды в раковине, лязг посуды, хлюпанье в кипящих кастрюлях и шипение в дымящих сковородках, где клокотали в жире кусочки мяса или котлеты-полуфабрикаты.
В эти минуты Лил не рисковал подходить ни к матери, ни к отцу: они были заняты своими мыслями и делом. Наверное, они думали и о сыне, но Лил в основном слышал в свой адрес только упреки. Он не мог тогда понять, что родители просто утопали в быте.
Работа убивала почти все их время, а вечерами нужно было готовить пищу, стирать, убирать, гладить, штопать, мыть. Все это лежало в основном на матери, отец лишь ворчал, он всю жизнь хотел чего-то большего, а когда понял, что иного не достигнет, затосковал, и из веселого компанейского человека превратился в зануду, ворчливого, неуживчивого. Он дотошно выискивал недостатки в сыне и жене, в соседях, сослуживцах, сердился, если ему возражали. Он мучил себя больше, чем других, потому что к его ворчанию скоро все привыкли и перестали обращать на него внимание.
Отец Лила работал шофером, и однажды его огромная, похожая на гигантского бегемота машина сошла с дороги в горах и упала в ущелье.
Лилу было тогда четырнадцать лет.
Кое-кто говорил, что отец уснул за рулем, другие - что он был пьян, хотя все знали, что он вообще не пил. Большинство же считали, что ему просто надоело жить.
Лил не мог поверить, что отца нет. Ведь два дня назад он сидел в своем кресле, как всегда шуршал газетой и ворчал по поводу нового налога на жилье.
В тот день, перед своим последним рейсом, отец ел жареное мясо и улыбался. В последнее время улыбка редко гостила на его лице, но тогда он был весел, много шутил, даже заставил несколько раз улыбнуться жену, которая торопливо дожевывала бутерброд. Лил запомнил тот завтрак еще и потому, что, вставая из-за стола, отец похлопал его по плечу и сказал:
- Ничего, сынок, если мне не удалось, то ты уж точно будешь жить по-человечески. Видит Бог, натерпелся я в этой жизни, и на тебя хватит. - Он вновь улыбнулся, но теперь как-то нервно, неуверенно.
Лил думал потом, что отец в те минуты уже знал, что прощается с сыном и женой навсегда.
После смерти отца жизнь стала еще более сложной. Мать работала вдвое больше, домой приходила поздно, но зато стала обращать внимание на сына. Она часто садилась в отцовское кресло и разговаривала с Лилом, как с равным, делясь впечатлениями прошедшего дня, советуясь. Она сделала все, чтобы Лил окончил университете. Но не успел он проработать и года после получения диплома, как мать умерла.
Лил остался один. И сейчас, сидя в теплой гостиной и глядя на плачущий ноябрь за окном, он вспомнил тот странный холод, пришедший к нему из теплого июльского вечера, когда пришло известие о смерти матери. Сначала он не поверил. Да верит ли и сейчас? И вообще, кто верит в смерть, именно в ту, которую люди приблизили вплотную к словам и понятиям «навсегда», «никогда»? В это было невозможно верить, и холод отчаяния и беспомощности заставил его тогда, среди лета, кутаться в шерстяной плед.
По-настоящему одиноким Хьюстон ощутил себя лишь на кладбище, когда его утешали, что-то говорили о помощи, - тогда он впервые понял, что происходящее имеет отношение к нему. Раньше все происходило будто с кем-то другим, он видел себя как бы со стороны и даже жалел себя не изнутри, а извне, думая: «Ничего, дружище, еще хуже бывает». И, глядя на окруживших его людей, он понял всю глубину своего одиночества. Ведь раньше, еще несколько дней назад, был дом, в котором жила мать, она соединяла его с прошлым, с детством, с отцом. Она была жива, и благодаря ей жило в родительском доме прошлое. Лил ощущал это живое прошлое, оно дышало в каждом жесте, в каждом слове матери. С ее смертью умерло и все, что было связано с нею, остались лишь понятия «никогда», «навсегда»...