Святослав Логинов
Квартира
У него была замечательная двухкомнатная квартира со смежно-изолированными комнатами. Смежно-изолированные — это значит, что каждая комната имеет свой выход в прихожую, но между комнатами тоже есть проход. Когда он был маленьким, дверь из его комнаты в коридорчик была заперта, а в мамину комнату — открыта. Когда он вырос, двери между комнатами закрыли и заставили комодом, а выход в коридор — отворили. Таким образом, сперва они с мамой жили смежно, а потом изолированно.
В смежные времена все дела по дому исполняла мама, а он играл в своей комнате: строил башни из кубиков или делал ещё что-нибудь в этом роде. Потом мама кричала ему: «Обедать иди!» — и он шёл на кухню, есть гороховый суп, пюре с котлетой и компот из сухофруктов. В его чашке с компотом всегда оказывалась инжирина полная мелких семечек и разваренный финик с длинной косточкой.
Иногда, если ему становилось скучно громоздить кубики, он шёл помогать маме. А уж маме скучать было некогда. После завтрака она мыла посуду, потом ходила с мокрой тряпкой и вытирала пыль. Вытаскивала из стенного шкафа шумливый пылесос на колёсиках и как следует пылесосила диван, кресла, ковёр в своей комнате и коврик в детской. Если сын спрашивал, зачем это нужно, она отвечала: «Чтобы грязью не зарасти». К тому времени наступала пора готовить обед: суп с фрикадельками, лапшу, зразы и клюквенный морс. Он любил помогать на кухне: мама быстро шинковала капусту или замешивала тесто для клёцок, над плитой подымался вкусный пар, громко щёлкала дверца холодильника, в котором прятались масло, яйца и трёхлитровый бидон с молоком. Словом, всё было замечательно. К тому же, ему всегда доставалась кочерыжка или свежеочищенная морковка или клюквина, самая большая, полная восхитительно кислого сока.
Иногда мама просила принести что-нибудь из кладовки, и он радостно бежал туда, потому что без дела заходить в кладовку не дозволялось. Там стоял толстый мешок с картошкой, в ящике хранилась пересыпанная жёлтым песком морковь, на гвозде висела сетка с луком и другая — поменьше, с чесноком. На полках и прямо на полу ещё много чего было: коробки с мылом и стиральным порошком, веник и тряпка и для уборки — всё вещи нужные. А в самом углу лежал десяток поленьев и тяжёлый, слегка поржавевший топор. Они остались с тех незапамятных времён, когда в квартире было печное отопление. Печи и плита сохранились до сих пор, но их никто не топил.
Мама любила вспоминать, как однажды он, совсем ещё малыш, влез в кладовку, ухватил топор и принялся рубить дрова, а в результате чуть не тяпнул по ноге. Потому в кладовку и не разрешалось ходить просто так, хотя он уже давно ничего такого себе не позволял.
После обеда снова мылась посуда, потом мама драила полы, потому что не управилась с ними утром, или купала в ванной сына, чтобы он тоже не зарос грязью, или принималась гладить бельё. Наблюдать, как мама гладит простыни и майки, было очень интересно. Тяжёлый утюг порхал в её руках словно сам по себе, и куча белья на диване быстро превращалась в несколько ровных горячо пахнущих стопок. В этом действе явно скрывалась какая-то тайна, которой он не мог постичь, но готов был часами наблюдать за плаванием утюга по белому морю пододеяльников.
Когда часы на стене отзванивали приход вечера, они с мамой ужинали и долго пили чай с вареньем. И опять мама мыла посуду, а перед сном читала сыну книжки. Вскоре он засыпал, а мама оставалась ещё почитать, но уже не сказки, а свои толстые книги с маленькими и трудными буквами.
Так время и шло, заполненное по преимуществу мытьём посуды.
Случалось, что после обеда мама затевала стирку. Ванна наполнялась мокрым бельём, запах мыла и порошка вырывался в прихожую. Мама колдовала над тазом, красная и распаренная, а он на это время прятался в своей комнате, но играми не увлекался, прислушиваясь, чтобы не пропустить самого главного. Вот хлопнула дверь, жестяным звуком брякнул таз. Пора!
Мама снимает с гвоздика связку больших ключей, отпирает одним из них дверь, берёт таз с выкрученным бельём и отправляется на чердак развешивать бельё на туго натянутых верёвках.
На чердачной площадке было две одинаковых двери. Мама отпирала одну из них, входила туда и начинала развешивать выстиранное. А он отправлялся в манящее и загадочное путешествие.
Чердак наполняли удивительные и редкостные вещи: увязанные пачки старых журналов, сломанный велосипед, вихляющий восьмёркой переднего колеса, трюмо с расколотым зеркалом, примус, высохший до зелёной патины, но всё же пахнущий москательной лавкой, патефон с торчащей из-под диска пружиной, но зато с полной коробочкой запасных иголок. Великим счастьем было перебирать эти сокровища, но ни разу он не взял ничего и не унёс вниз. Всё это принадлежало чердаку.
Чердак делился на два помещения, большинство барахла было стащено в дальнюю часть. Мама туда не заходила, лишь кричала сыну, чтобы он не подымал пыль, а то ей придётся всё перестирывать.
Один раз он спросил, куда ведёт вторая чердачная дверь.
— А туда же и ведёт, — ответила мама, — в твою барахолку. Просто с той стороны дверь завалена. А то можно было бы открыть. Видишь, на связке три ключа: один от квартиры и два от чердака.
Выходит, что и чердак у них тоже был смежно-изолированным.