Выбрать главу

Обо всём этом Тамаз рассказал жене, когда Софико окончательно поправилась и собиралась поступать в Тбилисский Университет, на факультет психологии. Ей нужен репетитор, а на репетитора нужны деньги. Натэла возмутилась в душе (Софико хватило бы политехнического колледжа в Марнеули, так нет же, ей подавай университет, и непременно тбилисский), но согласилась с мужем: Нина учится в вечернем вузе, работает, может сама о себе позаботиться. А Софико в свои двадцать четыре года столько пережила, что не выдержит – совмещать работу с учёбой. Будет учиться на дневном отделении, институт окончит, найдёт себе хорошего парня, замуж выдадим её, – улыбнулся Тамаз. – Пусть будет счастлива.

Нине к тому времени исполнилось девятнадцать. Она сдала экзамены за первый курс и перешла на второй, когда в один из приездов матери узнала, что Натэла больше не сможет её навещать.

– Я нашла работу, меня берут, но с условием, что отпуск только через год и только две недели. Не представляешь, как мне повезло!

– Но ты ведь приедешь – через год? На две недели – ты ведь приедешь?

– Вряд ли я смогу. Не хочу тебя обманывать. Не приеду. Тамаз кредит взял, матери на операцию деньги нужны, Софико на репетитора…

– Мне не надо его денег, вот, возьми, я их не тратила. Возьми, отдай ему. На операцию, конечно, не хватит, но можно добавить, – Нина полезла в шкаф, достала коробку из-под зефира в шоколаде, в которой хранила «мамины» деньги. – Я немного взяла, пальто зимнее купила.

– Ну и ещё что-нибудь купишь. А что не потратила, сберегла на чёрный день, молодец. Ты работаешь, учишься, можешь сама о себе позаботиться, – повторила Натэла слова Тамаза.

Нина ждала, что мама скажет, что непременно к ней приедет. Непременно! Пусть не через год. Пусть через два… или через три. И пригласит её к себе в Марнеули.

– Вот вернётся твой Витька из армии, поженитесь, и я тебе буду не нужна, – сказала мама, и Нина поняла, что сама она не нужна маме уже давно. Ей нужен муж, опора и защита. А Нина взрослая, проживёт.

Натэла забыла, что Витьке уже исполнился двадцать один год, он демобилизовался из армии в прошлом году, но в Москву не вернулся, остался в Мурманске, где, по словам тёти Раи, у него «престижная работа и связи». Нине он прислал всего две открытки, в первый год службы: на новый год и на восьмое марта.

* * *

Подруги по институту заметили, что Нина перестала улыбаться: «Нин, ты чего такая? Случилось что? У тебя… никто не умер? Что ты всё молчишь? Не молчи, расскажи, тебе легче будет». Нина покачала головой – ничего не случилось, всё в порядке. В их маленькой семье было не принято делиться горем, перекладывая его на чьи-то плечи. Впрочем, семьи уже не было, но остались традиции, которые Нина соблюдала неукоснительно. Не могла – по-другому.

Она похудела, осунулась, из глаз исчез блеск. На кухне появлялась редко, коротко здоровалась, на вопросы не отвечала, снимала с плиты закипевший чайник и уходила к себе.

Зверева не выдержала первой. И рассказала Рае, как плакала Натэла:

– Пришла на кухню, в дверях встала, глаза огнём светятся… Я в кухне-то одна была, думаю – куда бежать, прибьёт ведь! Ведь есть за что… А она… – Зверева всхлипнула.

Торопясь насладиться скандалом, случившимся без её участия и потому не представлявшим опасности, Рая подобралась всем телом и замерла, как собака в охотничей стойке.

– Ань, не томи, давай дальше говори!

– А она с пирогом мне помогла. Я противень от страха чуть не уронила, а он горячий, противень-то, прям с огня, половицы бы прожгла…

– Ну?..

– И тихо так говорит: «За что вы дочку мою обидели?» Я думала, она меня убьёт, противнем этим жахнет, а она на стол его поставила и досочку подложила, чтоб, значит, клеёнку мою не испортить. На табуретку села и заплакала. Страшно так – молча, без слова. Рай, у меня сердце оборвалось. Села с ней рядом и реву, остановиться не могу. Что ж мы сделали с тобой, Раечка, а? Что Наташку невзлюбили, так на то право имеем. А девчонку за что? Она ж тише воды, ниже травы, зла от неё никому. Парней к себе не водит, ванну по полдня не занимает, бельё постельное в прачечную сдаёт. Бог-то есть, Рая. Не простил он нам.

– Чего он не простил-то? – не поняла Рая.

– Девка чуть с собой не кончила, – бухнула Анна Феоктистовна.

В кухне воцарилась тишина. Рая молчала, вытирала в десятый раз давно уже сухую тарелку и не спрашивала о подробностях. Как всякий русский человек, в нестандартных ситуациях она действовала оригинально и нетипично. Отзывчивость и душевность, заложенная в русских на генном уровне и воспитанная в них с детства, поднялась в Раином сердце сокрушительной волной, вытеснив из него всё дурное.