Анна от переживаний слегла, а когда поправилась, стала странной: не ходила больше в школу, где преподавала немецкий и французский, могла сутками не есть и не кормила дочь, не отвечала, если Кристиана к ней обращалась. И смотрела остановившимся взглядом, бормоча что-то несвязное. Врачи определили у неё умственную горячку, другими словами, слабоумие, и увезли в больницу, а оттуда в психоневрологический интернат. Так что учёбу в гимназии Кристиане пришлось совместить с мытьём школьных коридоров и классов, за что одноклассники прозвали её поломойкой, и она их возненавидела. На выпускной бал Кристиана не пошла. Не потому что не хотела, просто нечего было надеть: на платье и туфли требовались деньги, а их едва хватало на жизнь.
Завтракала Кристиана пустым чаем, в обед съедала тарелку бесплатного супа в школьной столовой, прихватив два куска хлеба, которые составляли её ужин. Постепенно жизнь налаживалась, учительский совет помог девушке найти работу. Частные уроки французского и немецкого (мать говорила с ней на этих языках с детства) позволяли жить безбедно и подкармливать маму, которую Кристиана навещала каждую неделю. Анна Злочевска уже почти не узнавала дочь. На принесённый Кристианой пакет смотрела с интересом, жадно хватала купленные во французской пекарне птифуры и круассаны, жадно жевала, подбирая с колен крошки и благодарно глядя на дочь.
Кристиана ждала, что мама спросит, как ей живётся. И тогда она расскажет, как морщась от отвращения отмывает длинные школьные коридоры – проходя каждый два раза, сначала мокрой тряпкой, потом сухой. Как таскает тяжёлые вёдра с водой, от которых на руках проступают синие вены. Как стирает со стен плевки и драит до блеска вонючие унитазы, а после моет руки, три раза подряд, почти сдирая кожу. Потом спешит домой, где принимает ванну, разогревает принесённый в кастрюльке столовский суп и, наскоро пообедав, отправляется по адресам, где живут её ученики (принимать их у себя Кристиана не решалась, боясь недовольства соседей. Доказать она ничего не могла, но ведь это по их доносу арестовали отца и братьев, кто же ещё о них знал, кто мог написать?
Нет! Она никогда не расскажет маме о вёдрах и тряпках. О том, как тяжело отмывать бесконечные коридоры и классные комнаты. О жалостливых взглядах бывших учителей: отличница, умница, способности к языкам исключительные, ей бы дальше учиться, в университете, а не грязь со стен оттирать. Но кто же позволит учиться дочери врага народа? Да и жить – на что? Мать в сумасшедшем доме, родственников нет (родственники в Польше у Кристианы, наверное, всё-таки были, но вряд ли о ней знали).
Кристиана об этом промолчит. А о своих учениках расскажет, подробно о каждом: об их успехах, об их проказах, о том, как довольны их родители и каждый день благодарят Пресвятую Мадонну за такую учительницу как Кристиана. Про Мадонну она, конечно, всё выдумала, но мама поверит. И порадуется дочкиным успехам. Но Анна ни о чём её не спрашивала, не слушала, а радовалась только сдобным булочкам и шоколадным конфетам. Умерла она зимой 1941 года, счастливо не дожив до начала Великой Отечественной войны. Её дочь стояла у могилы с сухими глазами, удивляясь тому, что ей совсем не хочется плакать, а хочется скорее уйти.
Всю войну Кристиана проработала в банно-прачечном отряде, смывшем с неё в буквальном смысле клеймо дочери врага народа и безнадёжно изуродовавшем её некогда красивые руки. На память об отце у Кристианы Анджеевны остался черепаховый гребень с опалами, на память о маме – знание двух иностранных языков, не считая родного польского. Репетиторством она занималась втайне от жильцов квартиры, налог с доходов платила исправно, учеников к себе не водила, предпочитая ездить к ним на другой конец города, лишь бы не узнали соседи. Пристанут – не отцепятся. Учить плебейское отродье языкам панна Крися не собиралась: заплатят жалкие копейки и на неё же обидятся.
Она всю жизнь прожила одна. Переписка с польской роднёй (адрес она нашла, когда перебирала мамины старые письма) ни к чему не привела, в гости её не приглашали, на второе письмо ответили сухо и сдержанно, на третье не ответили вовсе. Больше Кристиана им не писала. С соседями держалась настороже, что не мешало ей передавать им сплетни друг о друге и с удовольствием лицезреть вспыхивающие скандалы.
И теперь с ужасом поняла, что впереди у неё абсолютное, полное одиночество – в виде отдельной квартиры, которая ей не нужна, ей вполне хватало комнаты, в которой Кристиана прожила свои шестьдесят восемь лет. Старость была к ней милостива и пока не предъявляла грозных прав, но не за горами время, когда ей нужна будет чужая помощь. Так пусть она получит её от людей, с которыми была хорошо знакома и которых не считала чужими.