Однажды вода в стакане не помутнела. Нина неверяще на неё уставилась. А когда подняла глаза, стены больше не было. Нина шагнула в мёртво-серое марево… и очутилась на деревянной лестнице с перилами, покрытыми светлым лаком. Лестница вплотную примыкала к стене с зарешёченными узкими длинными окнами, это было очень необычно и красиво. На подоконниках цветы в горшках. На стенах портреты в рамах под бронзу. То, что это не бронза, а бронзовая краска, Нина поняла. Но всё равно красиво! Нина пригляделась и узнала отца. Или это не он, а кто-то очень на него похожий.
По лестнице она спускалась как во сне – не чувствуя под ногами ступенек и не слыша своих шагов. Внизу была дверь, за которой обнаружилась комната. У окна стояла Натэла. К ней подошёл Тамаз (фотографию со свадьбы мама прислала из Марнеули) и, не прикасаясь, стал покрывать поцелуями голые плечи, спускаясь губами в ложбинку между грудей. Натэла запрокинула голову, руки Тамаза заблудились в её волосах, медленно намотали на кулак, потом отпустили. Нина с замороженным сердцем наблюдала за их игрой. Обнимая Натэлу одной рукой, Тамаз повлёк её к кровати с забавными шишечками над изголовьем. Вот только в ситуации забавного было мало: у двери, повернувшись к Нине спиной, стоял её отец. Смотрел остановившимся взглядом, потом сдавленно выговорил: «Надо было мне рассказать, я бы понял». Резко повернулся и вышел.
Нина бросилась вслед за ним, вихрем взлетела по лестнице наверх… и оказалась перед дверью в свою квартиру. Вот только дверь была другой, с молоточком вместо звонка и медной дощечкой с именем хозяйки: «Воздвиженская Изольда Авенировна».
Дверь открыла молодая женщина, похожая на ту, из зеркала. Может, это её внучка? Или её прабабушка, умершая молодой? Нину охватила паника. Где она сейчас? В прошлом? Как вернётся обратно?
– Захочешь вернуться, воспользуйся зеркалом. Калитка для тебя открыта. Приходи когда захочешь, поболтаем. Скучно здесь одной, а гости приходят редко, не каждому калитка открывается.
Нина попятилась к двери, женщина с улыбкой отступила, рукой указала на зеркало, которое… превратилось в калитку. Обыкновенную, на петлях, ввинченных в зеркальную оправу шурупами. Дрожащими руками Нина упёрлась в калитку, та неожиданно легко открылась, Нина упала, больно ударившись коленкой. И оказалась в своей квартире. Или она из неё не выходила, просто ей открылось прошлое…
Дом с деревянной лестницей принадлежал её отцу, Нина была там с бабушкой Зиной двенадцать лет назад и запомнила узкие окна и лестницу со светлым лаком на перилах. Дом был папин. А мама привела туда Тамаза. Вот почему ушёл отец. Вернее, ушла Натэла, и Зинаида Леонидовна не простила ей, да и кто такое простит? Натэле не простила, а у внучки отобрала дом и выжила из квартиры.
24. Цвет увядших листьев
Дом снился каждую ночь, словно звал. Нина не выдержала и поехала в Заветы Ильича. Эби оставила дома:
– Там ветер и дождь. И дом этот не наш, нас туда даже не впустят, не откроют дверь, и будем мы с тобой мокнуть под дождём. Трава мокрая, лапки намочишь, ты же не любишь… Не хочу тебя мучить, я одна съезжу, посмотрю и приеду. Хорошо?
Абиссинка сонно посмотрела на хозяйку и, подняв заднюю лапу вертикально вверх, принялась её вылизывать, что означало: «Мрр, можешь идти, я не против».
В Заветах Ильича её ждал сюрприз: «папин» дом был наполовину разобран, брёвна аккуратно сложены в поленницу. У Нины остановилось сердце. Взять бы хоть щепку от папиного дома… Не думая о том, что делает, она прошла на участок и подняла лежащую на земле щепку. Всё что ей осталось от дома, который папа когда-то ей подарил, а она не сумела сберечь.
Две строительные бытовки прижались друг к другу боками, словно мёрзли, и так им было теплее. На натянутой между соснами верёвке мокло под дождём полотенце. Сложенный штабелем новенький брус заботливо накрыт плёнкой, в беседке за накрытым столом сидели рабочие и уплетали за обе щёки шашлык, который жарил на длинном мангале парень в рабочей спецовке. Запах жаренного на углях мяса дразнил, издевался, испытывал на прочность. Нина сглотнула слюну и отвернулась. Соседний участок, окружённый высоким металлическим забором, со стороны, примыкающей к «папиной», был открыт, оттуда доносились голоса. Нина возненавидела соседа, которому мало было своего участка (судя по уходящему вдаль забору – соток пятьдесят, не меньше) и он купил папин. И дом сломал, не пожалел.
Она медленно шла по дороге к станции, утопая ногами в ковре из увядших листьев, песочно-жёлтых, бежево-красных и багряно-зелёных. Раньше бы её это восхитило, а сейчас оставило равнодушной.