Жила Зина в общаге, в своем отдельном маленьком закутке. По словам коллег-одностаночниц, обитать с ней в одной комнате было невозможно. Жуткая неряха, ест только вареные макароны с сырым яйцом, запивает их водой из-под крана. По ночам воет, причитает, посылает кому-то проклятия. Семьи нет, детей нет. Особист навел справки. Отец осужден за изнасилование. Отбыл пять лет. За восемь дней до окончания срока при попытке к бегству был смертельно ранен конвоирами. Мать – жертва того самого изнасилования, сразу после родов покончила жизнь самоубийством. Ребенка забрали в детдом. Через три года бабушка разыскала Зину, забрала ее и отвезла к себе в деревню. А через месяц вернула обратно. Особист не зря ел свой хлеб. Раскопал и другие подробности. Зинаида была крайне асоциальна. Очевидных преступных наклонностей не имела, но испытывала ненависть к людям. И вот такой «подарок» трудился, а точнее, отлынивал от работы на знаменитейшем заводе. Вот уж действительно, СССР – страна равных возможностей. Уволить сироту было нельзя.
Время шло. Зина заваливала инстанции прошениями о выделении жилья. Ставили на очередь, вносили в какие-то списки, но до поры до времени квартиру не давали как бессемейной. И Зина, что называется, понесла. Отец, разумеется, остался неизвестным. Родила больного ребенка. И тут, надавив всей своей природной мощью, выбила жилплощадь. Недруги деда, прожженные партийные оппортунисты, решили деду насолить и выделили Зине квартиру на одной площадке с ним и его многочисленной семьей, отправив бывшего жильца, тихого безобидного выпивоху, на принудительное лечение. Страна равных возможностей – алкоголики, тунеядцы, директора заводов – все живут бок о бок. Митя, сын Зины, все время болел. Госпитали, санатории, поликлиники, амбулатории. На многие годы женщина ушла с завода. Ребенок орал постоянно. Именно орал, не плакал. Каждые два дня вызывали неотложку. Зина свирепела с каждым вызовом. И жалко ее, убогую, и помочь нельзя. Как-то сунулся дед на свою голову к ней с полным пакетом дефицитных продуктов и настоящим деревенским молочком. Зина бросила пакет на пол, да еще покрыла деда проклятьями.
Митя рос диким замкнутым мальчиком. Ходить не мог. В основном сидел дома. Во время редких прогулок с ним всегда что-то случалось: то Мите мячом попали в голову, то Митя выпал из коляски, то испугался собак, то детских криков. Здесь уж пощады не было никому. Обидчики, как истинные, так и совершенно непричастные, избивались Зиной с одинаковой жестокостью, нередко ногами. Таскание детей за волосы было нормальной практикой. Однажды родитель, увидев, как разъяренная женщина бьет его сынишку головой об стену, не выдержал и дал такую ответку, что Зина со сломанным носом и разбитыми очками полетела на дорогу. Мужик, поняв, что совершил непоправимое, пошел, хватаясь за сердце, домой. Зинаида, очухавшись, нацепила разбитые очки, подняла булыжник и решительно двинулась за ним. Догнала и яростными, резкими ударами повалила на землю. К счастью, неподалеку отдыхала местная шпана. Всемером ее еле оттащили. Был суд, мужик остался слепым на один глаз. Зине дали два года условно, учитывая тяжелые семейные обстоятельства. А тяжелые семейные обстоятельства выросли в жестокого, злого оболтуса. Советские врачи сделали невозможное. Мите вернули способность ходить. Но он не расставался со своей коляской, привык, что беспомощность – его козырь. Наловчился так быстро крутить колеса, что за ним не успевали и здоровые ребята. Ни с кем не дружил, всех ненавидел. Обижал малышей, отбирал и ломал игрушки, давил каталкой голубей и котят. И всегда подленько, исподтишка пакостил. Видел мать, идущую с работы, специально падал рядом с ребятами и жалобно орал. Мать таскала за волосы воображаемых врагов, Митенька, довольный своей проделкой, гадко похохатывал. Когда Митю направляли в больницу – во дворе был праздник.
Зина игнорировала требования врачей. Зачем Мите ходить, когда есть мать? Зачем ему школа? Зачем ему секция по шахматам? Он – инвалид. Он обречен. И если люди вокруг этого не понимают, то это их проблема. Мите не нужно напрягаться. Он не такой, как все. И если в нем и есть какая-то жестокость, то в этом виновато общество. К тому же сейчас без жестокости и не прожить. Не они одни такие. А уж уважать и считаться с Митей Зина как-нибудь да заставит. Митя не учился, не развивался, обязательное лечение проходить отказывался. Приходили комиссии из районо и из школы, иногда навещал участковый врач. Результат этих визитов был примерно одинаков. Зинаида яростно дралась со всеми. Бюрократия и несостыковки в законе защищали ее от любых нападок. В итоге все плюнули на эту сумасшедшую семейку и старались с ней не связываться. У Мити на почве полового созревания здоровье начало ухудшаться. Мать водила к нему девиц с вокзала, каких-то бомжих, пьяниц. Но сексуальная разрядка не помогала. Митя становился все более жестоким, с наслаждением мучил животных, обижал детей, пару раз пытался заманить в подвал маленьких девочек. Родители, узнав об этом, хорошенько накостыляли Мите. Мать долго бегала в милицию, требовала сурового и показательного суда. Сама же соблюдать закон в части воспитания, лечения и образования Мити не собиралась. Класть она хотела на лечение, не соблюдала рекомендации по нагрузкам, считала, что у сына и так все отлично. Мите становилось все хуже. Мать винила во всем окружающих. Однажды Митя запер малыша в подвале. Веселился, поджигая куски картона и бросая их в приямок. Малыш плакал, задыхался, умолял его отпустить. Но Мите было очень весело. Когда малыш потерял сознание, Митя захотел посмотреть на свою жертву поближе. Для такого случая он даже встал с коляски, что делал крайне редко. Неумело держась за перила, стал спускаться в подвал. И не удержался, брякнулся. Пересчитал своим телом все ступеньки. На его стоны сбежались соседи. Нашли и малыша, которого, к счастью, успели откачать. А Мите после падения сделалось совсем худо. Зина в ярости изрезала бритвой дверь квартиры, где проживала семья малыша, оставив свое дежурное «Сдохните, суки!». Но Мите это, увы, не помогло. Ему становилось все хуже. От помощи Зина отказалась, в больницу сына класть категорически не хотела. На операцию не соглашалась. И только когда стало совсем поздно, заставила врачей забрать сына. Но советские врачи, хоть и лучшие в мире, далеко не боги. Мити не стало. Похороны Зина не делала. Наняла каких-то барыг, те подогнали разбитый грузовик и ночью похоронили Митю на местном кладбище. Два дня Зина выла, как зверь. А потом зловеще смеялась. Всех, кто пришел с соболезнованиями, отправляла к чертям. Звучало это дико: «Проваливайте к черту вслед за Митенькой». Неопрятная по жизни, она совсем себя запустила. В короткое время превратилась в старуху. К ней часто приходила какая-то странная женщина – грязные седые патлатые волосы, огромный платок. Иногда они ходили куда-то вдвоем. Зина с каждым днем дурела все больше. Царапала себе лицо, рвала волосы, ходила голой по улице. Однажды облила бензином ногу и подпалила ее прямо в подъезде. Из ее квартиры вечно доносились ужасные стоны, звуки, шум, беготня. Дед сообщил врачам из психиатрической клиники. В итоге Зину определили в дурдом, откуда она через два дня сбежала, чтобы попасть под молоковоз. Похоронили ее за счет завода рядом с сыном. Наследников у Зины не было. Квартира долго пустовала. В итоге дед, не без суеты, конечно, прибрал ее к рукам, присоединив к имеющимся двум. Сразу нашлись те, кто обвинил деда в том, что он сжил со свету Зину и Митю ради квартиры. Судя по дневникам, недоброжелателей у деда хватало. Шли годы. История забывалась. Кто-то умер, кто-то переехал. Пара бабок-соседок еще помнили, как все было на самом деле. Остальные считали историю местным фольклором.