И снова ощущение пристального взгляда выдернуло меня из сна. Люсенька сидела на полу, поджав босые ноги. Она тихо плакала.
– Здравствуй, Люсенька.
– Привет, дядя Максим.
– Ты чего плачешь?
– Дядя Максим, отдайте мне сандалик, пожалуйста…
– Какой сандалик?
Я вспомнил про сандалик, который мы с Кемой нашли в ванной. Он так и валялся возле окна. После землетрясения мы решили не выкидывать вещи из квартиры. На мусор это правило не распространялось.
Я переживал, что Кема увидит Люсеньку. Впрочем, Люсенька не вызывала страха, скорее жалость. Печальная хрупкая девочка с огромными голубыми глазами. Ее появление было тайной, о которой я предпочитал не думать. В нашем положении важно было научиться отключать мозг и стараться не искать в происходящем никакой логики, чтобы не сойти с ума.
Я принес сандалик.
– На, держи. Больше не теряй.
– И всё?!
Люся благодарно смотрела на меня своими огромными глазищами. Было ощущение, что я подарил ей самую желанную, самую нужную игрушку. Вещь, которую она уже не надеялась получить.
– И всё. Бери.
– А можно второй, пожа-а-луйста…
– Люсенька, да где же я его возьму?
Люся, уткнув лицо в ладони, рыдала, как умеют только дети, когда теряют что-то важное. Так плачут по ушедшим родителям. Так плачут, впервые оказавшись вдалеке от дома. Безысходность, горе, опустошение. Мне стало жалко Люсеньку. Плач перерос в истерику, я хотел обнять ее, но мои руки лишь скользили по горячему воздуху.
– Ни-и-икогда, никогда мне не уйти от них. Я ненавижу это место, ненавижу. Я ненавижу их. Я уже ничего не хочу…
Я не знал, что мне делать. Я хотел найти этот проклятый сандалик во что бы то не стало. Я понимал, что для Люси почему-то это было очень важно. Чтобы прекратить ее рыдания, я громко крикнул:
– Перестань немедленно плакать! Если твоя сандалия здесь, мы ее найдем. Я тебе обещаю, я… я клянусь тебе.
Люсенька посмотрела на меня, как на волшебника или врача, который обещал спасти ее мать от смертельной болезни.
– Завтра же начну поиски. Мы с Кемой всё записываем. Всё-всё, что находим. И твою сандалию найдем в два счета.
Я молил бога, чтобы это было правдой. Я просто не знал, зачем все это говорю Люсеньке. Никакой сандалии я не находил, но, может быть, Кема? Обещал, что завтра мы пересмотрим все записи, перероем этот чертов дом, но найдем сандалию. Утешал ли я сам себя? Хотел ли внушить надежду Люсе? Я не знаю. Мне хотелось просто верить в свои слова. Первая яркая радость угасла в Люсиных глазах. Она не хотела терять надежду, но смотрела на меня с недоверием.
– Люсенька, вспомни, где ты могла оставить сандалию? Помнишь, в той страш… в той темной комнате на паровозике…
Люсенька сжалась, как от удара. Она зашептала: «Нет-нет-нет». Потом повалилась на пол, задергалась, закрыв лицо руками, а после и вовсе исчезла…
Я застыл, тупо всматриваясь в пол, на котором только что билась в припадке девочка. Куда делась Люся?! Меня била мелкая дрожь. Глубокая досада, недоговоренность, дикая жалость высосали из меня все силы.
***
– Эй, ты чего на полу спишь? Вст-а-ав-ай.
Кема – умытая, причесанная, уже одетая, с тревогой смотрела в мои глаза. Наклонилась, тихонько провела ладонью по моей щеке. Я почувствовал запах крема. Прижав руку Кемы к губам, поцеловал ее пальцы. Она посмотрела на меня с недоумением, затем, опустившись на колени, обняла. Она гладила мои волосы, целовала лицо и шептала, что все будет хорошо. И мне действительно было хорошо. Мне было спокойно и уютно. Так, как никогда за всё время, проведенное в этом тягучем болоте. Забытое воспоминание из детства, словно объятия родных. Так мирно и ласково. Я испугался, что расплачусь при Кеме. Пришлось резко встать, разорвав магический круг объятий. Кема удивленно посмотрела на меня. Я помог ей подняться, крепко обнял и сказал всего лишь два слова: «Не сейчас».
Я хотел рассказать обо всем, что случилось за последнее время. Но понял – не время. Если бы не этот чертов сандалик, если бы не глаза Люсеньки, наполненные горькой печалью. Кема, ее ласки… но… не сейчас.
– Кема, послушай, это очень важно. Нам нужно найти красную детскую сандалию.
– Хм, да! Нет ничего важнее…