– Зачем прятаться? Я все вижу. И в ванной…
– Ты подсматривала? Как тебе не стыдно… Иди на кухню, я сейчас приду.
Люся ушла. Кое-как натянув брюки, я вышел вслед за ней. Кему перед уходом осторожно укрыл простыней. Впрочем, она бы вряд ли проснулась, страсть утомляет.
– Я нашел твою сандалию, как и обещал.
– Я знаю.
– Не слышу радости.
– А чему радоваться? Она была у них. Теперь у тебя. Какая разница?
– Люся, не говори загадками. Я не пойму, о чем ты.
– Значит, я могу просто взять сандалию и уйти?
– Ну конечно.
– Где она?
Сердце бешено заколотилось. Я подумал, что сандалии больше нет. Исчезла, испарилась. Бросился к столешнице. Сандалия была на месте.
– Вот, возьми.
Я положил сандалию на пол. Дождавшись, пока я отойду, Люсенька начала натягивать ее на ногу.
– Люся, погоди…
Она дернулась, словно ее перетянули хлыстом. Сандалия выпала из рук, девочка нервно зашарила по полу.
– Включить свет?
– Нет!
Я попытался поднять сандалию, но пальцы прошли сквозь нее. Люся это заметила.
– Не можешь, не можешь! Ура, она моя теперь! Моя!
– Не кричи. Конечно, твоя, я разве забирал ее? Обещал найти и нашел, целый день потратил, между прочим…
– Здесь не бывает дней… Но мне теперь все равно, я ухожу.
– Куда ты идешь?
– К маме, конечно, куда же еще?
– А где мама?
– Там.
– Там – это где?
– Неважно, главное, где их нет.
– Люся, я не понимаю.
– Дядя Максим, мне правда пора. Отпусти меня, пожалуйста. Не держи. И помоги Костику.
– Какому Костику?
– Моему другу. Мальчишке со значком.
В этот момент я услышал противную песню про паровозик. Мощная дрожь волной пронеслась по полу. Люсенька смотрела широкими от ужаса глазами. Не на меня, а на нечто позади. Я резко обернулся. Чудовищный уродец сидел за мной, а его гнусный паровозик колесил по рельсам, сотрясая комнату. Со страшным грохотом на пол летели вазы, чайники, посуда. Я невольно попятился назад. К уродцу подошла женщина. Я не знаю, откуда она там взялась. Я запомнил лишь свет, словно автомобиль проехал, брызнув фарами. Все знают этот внезапный липкий свет. Он пробегает ночью по потолку, по стенам, нарушая сон. Он пугает малышей, будит влюбленных, стариков отправляет в последний путь.
Женщина двинулась в мою сторону, протянув руку вперед. Она смотрела не на меня. Она смотрела на маленькую хрупкую девочку с бездонными голубыми глазами, которая слишком долго говорила со мной. Люсенька, оцепенев от ужаса, наблюдала за ней. Она успела надеть сандалики, но ремешок левого был расстегнут. Я заорал, что есть мочи:
– Ремешок, Люсенька, застегни ремешок!!!
Женщина остановилась, оторвав взгляд от Люси. Ее глаза испепеляли меня ненавистью. Я встал между девочкой и этой химерой. Она с размаху попыталась влепить мне оплеуху. Но рука прошла насквозь, не причинив мне никакого вреда. Женщина, потеряв равновесие, полетела на пол. Я обернулся – Люсенька заканчивала возиться с застежкой, я бросился к ней, стараясь помочь, но пальцы лишь хватали горячий воздух. Уродец жутко завыл, разгоняя свой паровозик. Локомотив поехал в нашу с Люсей сторону. Женщина надвигалась слева. Но Люсенька уже справилась. Она что-то лепетала, но я не слышал слов. Изумрудное пламя охватило ее и, вспыхнув ярким зеленым цветочком, Люсенька исчезла. Уродец и женщина, оскалившись, бросились к железной дороге. Они что-то шептали, плевали, рисовали какие-то знаки, музыка орала, как сумасшедшая. В какой-то момент земля ушла у меня из-под ног.
Очнулся я внутри их дьявольского паровоза. Отвратительный скелет в фуражке машиниста управлял локомотивом. Он схватил меня за грудь, сжимая и кроша ребра, и толкнул в нестерпимый жар угольного вагона. Оттуда гигантские безголовые твари, похожие на кошек, вилами забросили меня в пассажирский вагон. Я мчался сквозь ряды лавок, на которых сидели, валялись, висели какие-то кошмарные создания. Они били меня хлыстами, пинали сапогами, ломали мои кости деревянными дубинами, я несся из одного вагона в другой лишь для того, чтобы получить очередную порцию ударов. И наконец я выбежал на железную, залитую кровью платформу. Проклятый уродец сидел в инвалидном кресле среди груды старых больничных кроватей, штативов, капельниц. Рядом с ним – одетая во что-то лохматое и лоснящееся страшная женщина. Кто-то сильно толкнул меня на середину платформы. Слева возвышалась гигантская птица-свистулька, справа – железный люгер размером с гаубицу. Я поскользнулся и плюхнулся в кровавую жижу, не в силах подняться. Меня снова принялись истязать жуткие создания из моих детских кошмаров. От боли тошнило. Хотелось лишь одного – поскорее впасть в небытие. Тяжелый стук кованых сапог заставил меня обернуться на страшного палача, пожирающего из сумки коровьи глаза. Кровавой рукой он схватил меня и бросил на плаху. Он принялся рубить меня гигантской бритвой. Но почему-то не мог причинить мне большого вреда. Бритва оставляла глубокие порезы, но не убивала. Было очень больно. И очень страшно. А потом только больно. От ужаса всё спуталось в моих мыслях. В какой-то момент безразличие затуманило мой одуревший от пыток мозг. Я помню, как все на платформе и в вагонах, включая уродца и его мать, вдруг попрятались, и даже палач, оставив во мне бритву, бросился под колеса, спасаясь от чего-то страшного, серо-черного, бесформенной массой окутывающего поезд. Оно было все ближе, его сопровождал гул. Негромкий, но такой жуткий, что от него хотелось немедленно бежать, искать спасения в любом закутке, даже в пылающей топке паровоза. И это нечто сгущалось возле меня, протягивая ко мне свои конечности. Сложно сказать, были ли это крылья или щупальца, но они прошли сквозь меня, не причинив никакого вреда.