Мечты о помощи, сладкие воспоминания о редких обедах в приличных местах слегка притупили совесть. Костик клевал носом, но до конца заснуть не давала постоянная дрожь. Потом как будто стало теплее. Приснилось теплое, ласковое море, кораблики на воде и капитанская белая форма.
Когда он проснулся, было все еще темно и ужасно холодно, к тому же ломило все тело. Вода натекла под балкон, он оказался в ледяной противной луже. Дождь хлестал как из ведра. Из носа текло, лень было пошевелить пальцем, но сил терпеть тоже не было. Он выкатился из-под балкона, на ватных ногах забрел в подъезд. По сравнению с улицей в подъезде было тепло, почти уютно, а главное – сухо. Он свернулся калачиком у чьей-то двери и тут же уснул, а проснулся от крепкого пинка под ребра. Милиционер в темно-синей форме снова пнул его, а потом схватил за шиворот, словно щенка. Костика скрутили и бросили в машину. Отвезли в отделение. Ему угрожали, кричали, заставляли что-то писать, но голова варила туго, мальчишке было на все плевать. Костика лихорадило, зубы стучали от озноба, а голова и кости раскалывались от боли. Бей его в тот момент, ломай ему пальцы молотком – всё одно. Костик в бреду рассказал и про ограбление, и про Володю Аварийного, даже Самосвала туда приплел. Голова кружилась, было плохо. Лихорадило. Понес околесицу про моря-океаны, где он ходил на корабле в дальние страны. И на нем красивый белый китель. А над пароходом вьются чайки. Но небо упало и затопило корабль. Наверное, потому он промок. Медленно он опустился на пол, уронив табурет. Милиционер слева цапнул его за рубаху, но удержать не смог. А дальше он уже ничего не помнил.
Боль в голове. Горячий кипяток из кружки. Толстый врач с квадратными усиками под носом. Испуганные чекисты. И вот его уже несут в карету скорой помощи и мчат по ночному городу. Костик в палате, его всё так же знобит. Морозит. Пичкают таблетками, делают припарки, шлепают уколы. И горчичник вроде дает облегчение, но нестерпимо колет в груди, каждый вдох дается с трудом. Жар, бред и ужасная слабость. Думать не хочется, жить не хочется. Вообще ничего не хочется. Хорошо только когда переодевают в сухое.
В одну из ночей дышать стало особенно тяжело. Вокруг никого. Сиплый вдох. Сотни тысяч игл воткнулись в легкие. Ах, как же хочется дышать. Не хватает кислорода. Спертый вонючий воздух, в палате на семь человек с запахом немытых тел, пододеяльных шептунов, лекарств, пыли и кислой еды. Это, конечно, не свежий зимний румяный воздух. Красивый, словно красная грудка снегиря. Такой же яркий, густой, пышный. Хочется дышать много, с наслаждением. А не получается, потому что больно. И вот так приходилось терпеть, сколько хватало сил. А потом нос и рот сами делали чудовищный глоток обжигающего воздуха. Больно, зато много. Семь бед – один ответ. И снова кашель, и кровь на простыне.
Внезапно стало легко. Дышать больше не нужно. И не болит ни одна косточка в теле. Мысли – чистые, яркие. Убитая женщина ушла из его мыслей, простила. Он вспомнил отца – милый чудак, нелепый, слабый, но такой родной. Мать просто заблудилась, куда уж Костику с его ненавистью. Пожалеть бы мать. Понять. Защитить от бед.
Пришла медсестра, красивая, молодая, такая нежная. Потрогала лоб, пощупала руку, провела пальцами по горлу и пронзительно закричала. К кровати сбежались больные, грузный врач, расталкивая всех, суетливо бросился к пацану. Медсестра плакала, фельдшерица невозмутимо писала что-то в вечный журнал. Костика куда-то унесли. Но ему было все равно. А потом воспоминания – словно лоскутное одеяло. Там заплатка, здесь тряпица – дом, черное от горя лицо отца. Плачущая мать, одна, без ухажера. Друзья-товарищи, с которыми не общался уже много месяцев. Учительница, от которой он не слышал и слова похвалы. Какие-то незнакомые люди. Кладбище. Стук гвоздей. Грохот земли о крышку гроба. И тишина, лишь острый запах полевых цветов и сырой глины. Мирно, спокойно, удобно.