– Идти за ними. Осотановите войну. Она все знает, она вас защитет.
Я пытался взять себя в руки, но мне это плохо удавалось.
– Какую войну?! Где мы?! Кто вы?! С кем воюете?! – кричал я, но он лишь слабо отмахнулся от меня.
– Идти. Она все расскажи. Дома – ты найдешь переводчик. Идти! Последний должен взорвать…
Только сейчас я заметил, как правой рукой офицер неуклюже выдавливал из желтого блистера что-то круглое, похожее на таблетки. Таблетки, падая на пол, начинали шипеть, а спустя мгновение – набухать. Внутри набухших зрело мерцающее пламя, нарастал тревожный гул. Раздался треск пулемета. Квартиру снова начали обстреливать.
– Быстро!
Сбросив с себя всю защиту, я упал на четвереньки и, стараясь не обжечься о раскаленные стержни, пополз внутрь норы. Проход оказался неожиданно тугим и каким-то вязким. Пахло так, как пахнет в палате после кварцевания. Глаза слезились, я ничего не видел и лишь крепче жмурился, двигаясь на ощупь. Я не мог поднести руки к глазам, они словно увязли в патоке. Потом потерял ориентир. Казалось, что ползу обратно. В какой-то момент цепкие девичьи пальцы схватили меня за плечо и потащили наружу.
***
Дым. Первое, что я почувствовал – был едкий, пахнущий порохом и жженой пластмассой дым. От дыма слезились глаза и хотелось кашлять. Девчонка зажгла фонарь и, осветив нас с Кемой, двинулась куда-то вперед. Луч фонаря плясал по сторонам, выхватывая груды коробок, двери, клети, трубы. Это был подвал, а может, чердак. Или склад. Кема, заметив какой-то тюк, подошла к нему, но девчонка, резко одернув ее, затараторила строгой скороговоркой, мы так и не поняли, о чем она говорит. Наша проводница бодро шла вперед, мы с Кемой едва поспевали за ней. В какой-то момент мы поравнялись. А позже – обогнали ее и даже пару раз останавливались, ожидая, когда она догонит нас. Через какое-то время она выронила фонарь, а когда поднимала, то случайно осветила себя, и я заметил, что она постоянно держится за левый бок. Спрашивать что-то было бесполезно, мы не понимали друг друга, но умная Кема, сложив ладони лодочкой, прижала их к щеке. Закрыв глаза, она склонила голову на бок. Я сомневался, что знакомый нам с детства призыв ко сну был известен нашей проводнице. Но, как ни странно, та поняла. Указав лучом на какую-то пыльную нишу, она пошла туда и села, прижавшись к стене, я сел справа от нее. Кема – чуть подальше. Спать не хотелось. Пластмассовый дым разъедал глаза, не давал дышать полной грудью. Ноги гудели. Девчонка возилась в темноте, шуршала пакетами, цокала языком, но фонарик не включала. Несколько раз она проскулила нечто вроде «итаи». Я спросил Кему, что это значит, но девчонка лишь зашипела на нас.
Отдыхали мы недолго. Девчонка бесцеремонно оперлась на меня, а когда я хотел сказать об этом Кеме, то и вовсе завалилась на пыльный пол. Пытаясь ее поднять, я случайно нащупал влажное пульсирующее пятно на ее одежде. Дико закричав, девчонка зажгла фонарь и, светя нам в глаза, прижалась к стене. Я посмотрел на руку и повернулся к Кеме.
– У нее весь бок в крови. Кема, посмотри.
Кема, мельком взглянув на мою руку, стала медленно приближаться к нашей спутнице.
– Эй. Мы не хотим зла. Скажи, как тебе помочь? Не бойся.
Не думаю, что девчонка боялась нас. Возможно, она была готова к любой агрессии, и, если бы я посмел приблизиться, дело бы кончилось плохо. Но Кеме она доверяла. Девчонка отдала ей фонарик и позволила осмотреть багровое пятно на майке. Вдвоем они осторожно приподняли ее, и луч фонаря высветил пять небольших неровных отверстий, из которых при каждом выдохе выливались струйки крови. Одно отверстие кровоточило постоянно. Я снял свою майку, хотел разорвать ее, чтобы сделать перевязку. Но девчонка вытащила какую-то ветошь. Морщась от боли, она попыталась забинтовать рану, но ей это плохо удавалось. Кема держала фонарик, а я обматывал эластичной, словно прорезиненной полоской костлявый стан нашей спутницы. Она стойко терпела экзекуцию, а я, проклиная себя за неумелость, старался сделать это как можно аккуратнее. Наконец все было готово. Кема снова сложила ладони лодочкой, но девчонка наотрез отказалась отдыхать.