Я пошел за ней.
***
Кема лежала на полу. В руке – пустой флакончик из-под лекарств, желтые таблетки рассыпаны на полу. И темный локон на молочно-белом безжизненном лице.
– Не смей умирать, дура, не смей у меня умирать!
Я вливал в Кему литры воды. Бесполезно, почти вся жидкость вытекала обратно. Я бил ее по щекам, наклонял над ванной, поливал голову холодным душем. Влив еще пару стаканов, вдруг почувствовал, что Кему начинают сотрясать рвотные позывы. Я осторожно поднял ее и, обхватив за пояс, наклонил над ванной. Кему начало рвать. Рвать по-настоящему. Обильно. Много.
– Пей, пей еще, девочка.
Кема вяло сопротивлялась, отталкивая меня рукой.
Я гладил ее по голове, плакал, умолял не покидать меня. Что будет со мной, если Кема умрет? Скорее всего, прекращу всякую борьбу. Тогда уж лучше сразу в окно.
Я как-то не думал о Кеме все это время. Мы попали в беду. В какую-то абсурдную, нелепую ситуацию, которая полностью изменила нашу жизнь. Ситуацию, о которой лучше не задумываться, не анализировать ее и глубоко по этому поводу не философствовать. Ситуацию, которая не поддавалась ни одному логическому объяснению. Оставалось лишь принять ее такой, какая она есть, перестать реагировать, полностью отключиться. Я отвлекался сам и отвлекал Кему работой, музыкой, фильмами, какими-то дурацкими занятиями. Всем, что могло придать хоть какой-то смысл нашему нелепому существованию. Но фильмы и музыка часто действовали на нас удручающе. Нам сложно было смотреть кадры из старой, такой прекрасной жизни. Проще было вовсе не вспоминать.
Я долго воспринимал Кему лишь как человека, попавшего со мной в беду. Потрясение от случившегося, затяжной шок и депрессия погасили в нас все человеческие инстинкты. Мы ели лишь для того, чтобы поддержать силы. Первое время даже готовили редко, и наш рацион составляли незамысловатые продукты – хлеб, масло, чай. Сон не приносил наслаждения – было чудовищно больно просыпаться в реальность. Почти не разговаривали. И только чтение давало нам определенную отраду. Но в этом мире книги быстро погружали в сон.
Из одежды в квартире были лишь вещи Кеминой родни. Отвратительные синие трико со штрипками, какие-то майки из прошлого века. Дедовские трусы размером с небольшой парус. Мне, в принципе, было все равно. Кеме – сложнее. Женских вещей почти не было. Огромные растянутые майки висели на ней мешком. Случайно найденные сарафаны и платья сидели, как попона на корове. Мне удалось кое-как починить швейную машинку, и Кема с грехом пополам ушила себе пару подходящих вещей.
Мы почти не смеялись, редко шутили. Случившееся с нами привело нас к крайней степени отчаяния, а потом и к глубокой апатии. Не хотелось вообще ничего. Однажды мы смотрели романтическое кино – была постельная сцена. Кема схватила пульт и со злостью выключила фильм. Странно, но мы совсем не ссорились. Не было причин и поводов для ссор. Продуктов в достатке. Каждый брал, что хотел. Ванных и туалетов больше, чем квартирантов. Фильмы смотрели редко. В основном старые, которые мы оба любили. Иногда у Кемы было отвратительное настроение, и я просто уходил в другую комнату. Она меня не беспокоила. Я ее не трогал. Случалось, что Кема рыдала в истерике – не из-за меня, просто так. Я обнимал и гладил ее, она успокаивалась и чаще всего засыпала. Мне оставалось лишь дотащить ее до постели. Апатия делала свое дело, реальность гасила все чувства и инстинкты.
В последнее время мы как-то свыклись с нашим положением. Я стал более внимательным к Кеме. Даже делал комплименты, если ей удавалось надеть что-то симпатичное. Девушка оставалась девушкой. Пыталась всеми силами разнообразить свой гардероб. Однажды спросила, не встречалась ли мне косметика. Я не помнил, чтобы Кема тут красилась. Пока что нам удалось найти лишь крем для рук. Кема использовала его для лица. Я же брился дедовской опасной бритвой, смазывая щеки гелем для душа или просто намыливая их. Бытовая химия была в каждой ванной комнате, а также под раковиной в одной из кухонь. Как и с продуктами, ее количество и виды менялись после каждого общего сна. Нам даже как-то попалась дешевая пенка для бритья. Я утащил ее в ванную комнату. Помню, как Кема, увидев заветный тюбик, спросила, где я его нашел. Я пошутил, что наши закрома – как лотерея, не знаешь, что попадется завтра. Она вяло улыбнулась. Взяла тюбик и надолго заперлась в ванной. Вечером она позволила себе надеть шорты. Бедняжка, все ноги у нее были в порезах от опасной бритвы.