Мы заботились друг о друге. Заботились бескорыстно, по-настоящему. Кема готовила, я выбрасывал мусор. Подходил к окну и, задержав дыхание, вышвыривал все прямо на улицу. Часто готовил и я. Любил это дело. Посуда, после того как я разбил пару дедовских фарфоровых чашек, была на Кеме. Мы убирались вместе, ели вместе. Иногда и спали вместе, заснув на просмотре какого-нибудь фильма. Мы ясно понимали, что ближе друг друга у нас, возможно, никого уже не будет. И каждый по-настоящему переживал, что останется один. О прежней жизни говорили мало. Очень больно было ворошить воспоминания, в которых оставались люди, места, события, которые мы, вероятно, никогда не увидим.
И вот теперь Кема лежит, едва дышит и, кажется, спит. А всего несколько минут назад я яростно боролся за ее жизнь. Казалось, она исторгла из себя десятки литров воды. Я продолжал отпаивать ее даже тогда, когда рвать уже было нечем. Дал ей сразу две пачки активированного угля. Ее снова вырвало. Я собрал черные таблетки, с силой запихнул ей в рот, заставив запить маленькими глоточками воды. Ее знобило. Помню ее мокрые волосы и сорочку. Сорочку пришлось стянуть – не до приличий. Я не стал сушить ей волосы феном, лишь обернул полотенцем, как сумел. Уложил на кровать, укрыв легкой простыней. Долго думал, стоит ли поискать марганцовки. Марганцовки не нашел, зато спрятал все лекарства в шкаф, заложив их простынями. Вернулся к Кеме. Бледность прошла. Но я не знал, умирает ли она или все с ней в порядке. Порылся в медицинских справочниках. Нашел у Кемы все признаки тяжелого отравления. Потом вспомнил, что с моей мнительностью я вполне найду такие же признаки и у себя. Решил гнать темные мысли прочь. Методы, которые предлагал справочник, нам не подходили. Форсированный диурез, обменное переливание крови, гемосорбция, плазмаферез, гемодиализ, антидотная терапия. Из всего прочитанного я был знаком лишь с переливанием. И я готов был пожертвовать сколько угодно крови, только бы Кема очнулась, но как это сделать? Я подошел к ней, погладил по руке, спросил тихо:
– Кема, как ты?
Она не ответила. Я боялся ее будить. Дыхание было слабым, но ровным, она не металась, пульс не прыгал. Я не знал, плохо это или хорошо. Но я не стал ее мучить, вспомнив, что сон и отдых – лучшие лекарства. Чтобы отвлечься, я вернулся к работе – сопоставлял схемы, вспоминал, куда сегодня мы заходили. Понял, что со всей этой суетой носился по комнатам, забыв про очередность. Придется начинать проверку сначала. Я не мог отвлечься от мыслей о Кеме. Осознал, что весь день ничего не ел. Скорее от стресса, чем от голода, проследовал на кухню. Отрезал ломоть холодного вареного мяса, съел его с горчицей и солью. Выпил кофе, хотя я ненавижу кофе. После кофе, как ни странно, захотелось спать. Кема лежала тихо. Я осторожно похлопал ее по щеке. Она даже не поморщилась. Страх снова сковал меня. А что, если она умрет? Я привык к ней за это время. Нуждался в ней. И было очень страшно остаться совсем одному в этом проклятом месте. От этих мыслей голова шла кругом. Я уткнулся лицом в ладони, стал молиться.
В детстве меня крестили, но я как-то не вспоминал о боге, не посещал церковь, а студентом откровенно богохульствовал, считая себя свободным от предрассудков и до мерзости циничным. Этот юношеский максимализм закончился сам собой. Стали уходить родители близких друзей, а затем и близкие друзья. Внезапно. Нелепо. Случайно. И, провожая их в последний путь, стыдно было вспоминать свое безверие и откровенное презрение к смерти. Как ни обманывай себя, смерть никого из нас не оставляет равнодушным. Я не знал, как молиться, лишь просил бога вернуть Кему назад. А потом задумался: а нужно ли ей возвращаться? Никакой надежды на спасение, никакого просвета. Как бы там ни было, молитва успокоила меня. Странно устроен человек – вспоминает о боге лишь когда ему что-то нужно. В остальное время откровенно игнорирует.
Быстро приняв душ, я вернулся в комнату. Решил лечь рядом с Кемой, чтобы не оставлять ее одну. Разделся, задернул шторы. Яркое зимнее утро – не лучшее время для сна. Лежал, долго думал, начал проваливаться в сон.
– Холодно, м-м-м-морозит…
Стряхнув остатки тревожного сна, я вскочил с постели. Кема, покрытая испариной, не открывая глаз, стучала зубами. Я немедленно достал толстое байковое одеяло, укутал ее поверх простыни. С детства помню, какое оно колючее и неприятное, мучает тебя всю ночь. Зато теплое.