Позже они обнаружили, что во время ссор правило это не действует: наручные часы Терри и будильник Эдит продолжали идти, даже если они при этом касались друг друга. Правило требовало подлинной близости, в которой не было ничего намеренного.
Они быстро приспособились к чрезвычайно расширившему их возможности правилу. Оно позволяло им упиваться сознанием того, что своей любовью они отгорожены от остального мира и что они лучше его. Умножались их успехи по службе, у них стало больше времени для труда и забав, а если у кого-то из них возникали неприятности на работе, нужно было подтянуться или принять срочное решение, то один прикасался в постели к другому — и можно было сколько угодно продумывать предстоящее выступление, картинку на обложке журнала или материалы дела, готовившегося для рассмотрения в суде.
Иногда они устраивали так называемые выходные; ходили за продуктами и готовили на пять-шесть дней, стараясь, впрочем, как можно дольше оставаться в своей постели на антресолях и, прикоснувшись друг к другу, читать, писать, размышлять или заниматься любовью. Терри устроил над постелью полки, куда перенес все книги по искусству, а она держала теперь на своем карнизе всевозможные справочники и пачки бумаги для заметок. Терри повесил на стены по зеркалу, а одно прикрепил к потолку — отчасти ради секса, отчасти ради того, чтобы визуально увеличить помещение, сделать его не таким замкнутым.
Еда у них всегда была горячей и свежей: поскольку время останавливалось, обед, можно сказать, переходил в ужин, а тот — в завтрак. Вот только смотреть телевизор и слушать пластинки они не могли, потому что, когда они касались друг друга, ни один механизм не действовал.
Случалось, потехи ради, они наблюдали из окна за людьми на улице, то останавливая, то снова приводя их в движение, однако вскоре им это надоело.
Оба становились все богаче, продвигаясь по службе и получая все больше денег, а относительно низкая квартплата способствовала росту накоплений. Теперь тем более не могло быть речи о том, чтобы куда-то переехать: другого такого места просто не существовало.
В компаниях они всегда задерживались дольше других; они поддразнивали знакомых и коллег, когда те начинали выказывать усталость или нежелание кутить всю ночь. Порой они раздражали окружающих своими ясными глазами и бодрым видом, независимо от того, сколь долго продолжалось веселье и как много было выпито, независимо от того, сколь шумной и утомительной была пирушка. Эти двое всегда казались свежими, веселыми и чуточку самодовольными.
Однако прошел год, они начали уставать от компаний, от друзей, которые их только утомляли, и они теперь редко выходили из дому. Не надоедало им одно-единственное место, которое Эдит называла «нашей маленькой кроваткой» и куда они неизменно возвращались. Центром их жизни сделался большой поролоновый матрац, полка-карниз в локоть шириной, очень небольшое пространство в ногах и у изголовья постели. Здесь им никогда не было скучно.
Требовалось лишь усвоить одно: нельзя ссориться, нельзя терять ощущение интимности, которого требовал этот феномен относительности. И они усвоили это легко, безо всяких споров. Каждый культивировал в себе это чувство и сумел так дисциплинировать свой ум, что он не допускал мысли о конфликте. Они занимались йогой — для тела и для духа — и трансцендентальной медитацией. Каждый имел свою мантру. Часто они замечали, что смотрят в разные зеркала. Жизнь за окном их больше не интересовала.
И тут Эдит сделала второе важное открытие. Однажды, когда Терри брился в ванной и часы его шли, он услышал, как она игриво зовет его:
— Кончай возиться, Терри. Я не хочу стареть понапрасну.
В ее голосе слышалось нетерпение. Он ополоснул лицо, наскоро вытер его полотенцем и поднялся на антресоли.
— Что ты имеешь в виду?
— Скорей, скорей, дурачок, — торопила она. — Ну прикоснись же ко мне.
Терри положил руку на ее плечо. И увидел, как за окном человек, шедший по тротуару, замер на ходу, а свет вдруг померк, как если бы произошло затмение солнца.
— Что значит «стареть понапрасну»? — переспросил он.
Она окинула его задумчивым взглядом.
— В реальном мире прошло уже почти пять лет, — сказала она. «Реальным миром» было для них время, прожитое среди других людей. — Но, вероятно, не менее пяти лет мы провели в этой постели, в остановившемся времени. И оно нас не состарило.