— Тогда бы стену заделали наглухо, — сказал брательник, заглядывая в замочную скважину. — Мать честная! Там еще одна комната! Звони дяде Ване, он любой замок открывает.
— Отмычкой, что ли?
— Гвоздиком.
— А надо ли ее открывать? — сказала матушка нерешительно.
Пришел с работы отец, приехал дядя Ваня, выпили «зубровки», советовались.
— Вам за нее придется дополнительно платить как за излишки площади как пить дать, — сказал дядя Ваня.
— Это если мы ее в жилконторе обнародуем, — уточнил отец.
— Так в жилконторе план этажа имеется, она там значиться должна, — предположил брательник.
— Разве можно такое от ЖЭКа скрыть?! — воскликнула матушка. — Это нарушение закона! Может, она вообще не наша.
— Какого закона? — спросил отец.
— Ну, я не знаю, — сказала матушка.
— Не знаешь, а говоришь.
Матушка обиделась и ушла с кухни.
Дядя Ваня за десять минут дверь согнутым гвоздем открыл.
— «Вот вам ваша потайная дверца, Папа Карло», сказал столяр Джузеппе», — сказал он, довольный.
Вошли мы и ахнули.
Большая кухня со встроенными полками и шкафчиками, со старинной чугунно-кафельной плитой, с массивным столом посередке встретила нас тишиной. Все было припылено: стол, табуретка, самовар на столе, медный чайник, жостовские подносы с гиперболическими цветами сгинувших садов.
— Может, за пивом сбегать, обмыть прибавление жилплощади? — спросил брат.
— Там, в глубине, несколько ступенечек вверх и еще одна дверочка, — заметил дядя Ваня, — ту открывать будем?
— Ни в коем случае! — воскликнула разрумянившаяся матушка.
Никто ей не возразил.
— Зачем же ту открывать? — сказал отец весело. — Жадность фрайера сгубила. И так хорошо. У нас каждая комнатушечка меньше этой кухни.
Пока отец, брат да дядя Ваня на прежней кухне пиво пили, мы с матушкой прибрались на новой кухне, являвшей нам щедро разные клады за дверцами шкафчиков да полок, то зеленого стекла граненые уксусницу с перечницей, то стопку тарелок, то музейную кофемолку.
— Мне кажется, — сказала матушка шепотом, — кто-то за той дверью ходит, Миша.
— Не слышу.
— Ты у нас малость глуховат.
— Мама, тебе разве эта комната не нравится?
— Мне, сынок, нравится, но я лишнего боюсь, а и не знаю, наша ли она, не отберут ли; не по себе мне.
Вот прожили мы неделю со своей полузапретной дареной комнатой, умыли ее, прибрали, нарадоваться не могли, в жилконтору не заявляли, затаились. Только матушка время от времени плакала, приговаривая, что всю жизнь, мол, мечтала о такой хоромине кухонной, даже во сне ее будто бы видела, однако тревога родительницу одолевала, словно она чужое присвоила, а за всю жизнь предыдущую даже булавочки чужой не взяла.
А понедельник (дурной был понедельник, тринадцатое число, полнолуние с лунным затмением в придачу, мезальянс по полной программе) сюрприз-то нам и преподнес.
С работы ехал я из местной командировки, быстренько с делами управившись, за полтора часа до конца рабочего дня. Матушка мне открыла прямо-таки не в себе, лицо горит, каплями Зеленина благоухает, глаза на мокром месте.
— Там, — дрожащим голосом произносит, — там, в той комнате... сил нет... ты только глянь...
И глянул я.
В глубине новообретенного помещения дверь за несколькими ступеньками вверх была снята с петель, и в образовавшемся проеме видно было кипящее своей непонятной для непосвященных жизнью некое учреждение.
Ходили, говорили, шумели, на площадке просматривающейся за отдаленной аркой лестницы курили, всё это безо всякого внимания к нашей открывшейся для всеобщего обозрения частной жизни. Судя по количеству молодежи, юношей и девушек с портфелями, сумками, папками, рулонами бумаги, то было какое-то учебное заведение, а благородные пожилые люди, должно быть, профессора, позволяли догадаться, что заведение высшее, то бишь вуз.
Нас незваные соседи не замечали, редко кто с явным равнодушием, проходя, глядел в нашу сторону, видимо, считая новоявленную кухню нашей фатеры частью своей институтской столовой.
Отец с брательником явились, как всегда, в половине седьмого, матушка заявила, что без двери не уснет, лучше уехать к сестре ночевать, страшно.
— Где же мы к ночи дверь-то возьмем? — мрачно вопрошал отец.
Мелькание в проеме помаленьку прекратилось. Люди разошлись, сначала студенты, потом преподаватели, предпоследней отгремела ведром уборщица, последним отзвенел ключами вахтер, и свет погас.
— Институт, что ли, какой? — спросил я у брата.