…Тетка говорила Павлу, разминая глину для починки стены:
— Слышь, ты не читал в газете, может, зима нынче отменена?
— Потерпи, будет.
— Отчего уголь в гортопе не выписал? Морозов ждешь?
Глина пищала, лезла сквозь ее пальцы.
…Было еще одно перемещение в городе, еще одно шевеленье: насекомые то устраивались на зимовку, то разбредались. Они мостились в щелях тополевой коры, в трещинах домов, в лиственных кучах, земле. (Мухи притворялись на электропроводке недвижимыми соринками.)
Уховертки и разные жужелки забирались в подполы. Мизгири — «косиноги», путаясь в своих почти самостоятельных ногах, тоже шли в места, независимые от морозов.
Но сумасшедшая осень спутала их обычно прозорливую безошибочность. Холодало — насекомые тонкими струйками вливались в дома. Ходили по полу, шатались на подоконниках.
Теплело — дружно валили обратно. Но холода уже толпились на севере, уже моргали первые сияния. Чувствуя их и не веря погодным сменам, явились в город зимние птицы — поползни, щеглы, чечетки, синицы.
Город переполнили жуланы — зеленые шарики. Прилетали дятлы, долбили столбы.
Реже всех других синиц залетали в город аполлоновки, стаей своей похожие на летящую по воздуху сеть.
Перелетные же птицы (журавли, скворцы, кулики, перепела) наедали себе тугие зобы и потом, ворочая бездумными головами, с математической точностью летели на юг. Свист их крыльев и разговоры в небе поднимали Павла ночами. Он соскакивал, торопливо накидывал пальто и стоял на крыльце, а Джек бегал по двору, глухо взвизгивал на шорохи. Павел смотрел на него — белое суетящееся пятно. Беленные теткой яблоневые стволы казались ему стоящими фигурами. Ночная, глупая жуть…
Птицы летели. Но Гошка уверял, что лично видел гуся, повернувшего на север. Летел-летел на юг и вдруг повернул на север. И многие поворачивают, а это — нехорошо: сбилась птица с пути, не знает, что ей делать.
Но сверял Павел направление полета по свистам, по шуму крыльев. Врал Гошка, летели птицы, держась южного направления. Их цель была ясная, точная. Как и у него, Павла.
Да, цель была, а где здоровье? Последнее время Павел раскис. Слабость была в коленях, и с легкими нехорошо. На рентгене открыт новый мягкий очажок.
Павел ходил на уколы, глотал паск — без особого прока. Колоться стало нехорошо: новая сестра Евгеша имела склонность к рационализации. Она готовила пять или шесть шприцев и вызывала мужчин. Приказав спустить брюки, выстраивала их в ряд, и каждый получал, что ему причиталось.
Уколотых Евгешей отличали по нервному, с подскоком, шаганью — рука у нее была тяжелая, больные назвали ее «Евгешина десница». Павла лечили, но болело под лопаткой, бывали ватные руки и пустая голова. Что особенно удручало Павла. Нужно было резаться весной, сейчас бы и дело в сторону.
Павел встал в шесть утра.
Разбудил его Джек, лизнув в нос, — и тут же заработал будильник. Сильно! Павел увидел кусок дикого сна, будто бы ломились к нему в окна и двери.
Павел грозился стрелять, но происходило обычное для диких снов — курок ружья опускался с бессильной медлительностью, стволы гнулись.
Но, может быть, лизал его Джек после звонка. Обжег горячим языком, сказав им: «Проснись, хозяин!» И стоял рядом, поскуливая, умница.
…Павел сел в постели, медленно приходил в себя. Так же смутно ворочались в нем и разбойничьи рожи, и соображения о уме Джека. А за окном стояли в ряд люди. Они говорили восточное слово: «Кабуль»… Нет, так: «Кап-буль!.. Кап-кап-буль!..» Ага, дождь (Павел зевнул).
Должен падать снег, а это дождь лез — сыростью — в форточку. Вместе с ним входили запахи листьев, вялых трав и химического завода.
Павел снова лег. Он накрылся с головой, стал согреваться и засыпать. И опять дикий звон будильника и рожи, глядящие в развороченный потолок. А те, за окном, болтали не переставая…
Он сел в постели, не понимая, приснилось или было на самом деле то, первое, пробуждение.
На полу лежали фонарные пятна. Доски его налиты холодом. Светился циферблат будильника. Около кровати молотит хвостом Джек. Он пах по-щенячьи, пригорелым молоком. В глазах его отблескивали две желтые точки.
— Ничего, ничего, старик, — говорил Павел, зевая. — Я проснулся, встаю.
Он включил свет и стал менять белье. (Ночное сунул под кровать.)
— Сначала зарядка, — сказал Павел и стал разминать мускулы ног. Они еще спали, были жидкие. — Просыпайтесь, просыпайтесь, — говорил он и взял со спинки стула другое белье — свежее и холодное. Застучав зубами, оделся.