Но доцент не стал писать рецепта на жену.
— Почему же вы не женились? — интересовался он.
— Не вышло. Да и глупо в моем положении…
— Та-а-ак, не вышло… Ну, девушки, у кого из вас есть вопросы?
Поднялась широкая девица с широкими бровями, черными веками. Глаза ее виделись провалами с блестящей точкой посредине. Она оглядела Гошку и презрительно задрожала широкими ноздрями.
— Собственно, и не должен был жениться, — сказала она в нос — Но вы мне вот что скажите, больной, как вы удовлетворяете свои сексуальные потребности?
Толстая доцентовская губа отвисла. Он снял очки и уставился на студентку с каким-то горестным изумлением. Трое врачей ороговели лицами. Студентки поймали ладонями губы и нагнулись. Вспорхнул их смешок. Злость пронизала Гошку. Они — здоровые, наглые, уверенные.
— Да с такими шкурами, как ты, удовлетворяю! — громыхнул он. Вскочил, опрокинул стул и бросился в коридор, потом на улицу. В резкой уличной прохладе он перевел дыхание. Тут его разобрал смех, потом этот судорожный смех перекинулся в резкий кашель.
— Права, холера, — бормотал он. — Права. Кому на этом свете нужны полудохлые уроды?
Он кстати вспомнил, что в школе его никогда не звали на вечеринки, он не провожал девушек. Да и жениться может, собственно, только на одной худобе. «Кислое ваше дело, Георгий Федорович, — сказал он себе. — Кислое».
Но таблетки, выписанные врачом, он все-таки глотал. Сон окреп, «невидимые» больше не приходили. Но мозг деревенел: соображалось туго, и все скользило мимо-мимо, не задевая внимание и мысль. «Боже мой, я глупею», — испугался Гошка и выбросил таблетки. И — заметался. Был у Павла — делал наблюдения, как тот убивает себя мазюканьем картинок.
Выхода не было.
Мария стояла перед зеркалом, пристраивала в жидких волосах бигуди на ночь. Они виделись чем-то вроде коротких и многочисленных рожек.
Она смотрела на себя озабоченными глазами. Вид немного из будущего — но безобразна, безобразна. И так была нехороша, а тут и болезнь высосала. Вот, новые морщины, а шея — сплошные темные жилы. Нужно было совершенствовать питание, одеваться-обуваться, а с ее малой зарплаты швеи из комбината больничные деньги шли тоже малые. На зиму же нужна картошка — два мешка, уголь — две тонны. А еще две пары валенок (и не до сапожек… Они так, мечтанье).
Вдруг поскребли по раме. Мария испугалась и потушила свет. Царапанье ногтя оглушило ее, и сердце так билось, что она придержала его рукой.
Мысли неслись — безумные.
Мария стала к стене и чуть отодвинула уголок шторы — ждала пьяную незнакомую рожу. Невыгодна квартира на первом этаже, где каждый может сунуть нос, перепугав, обидев.
Ночь была светлая, и увидела Мария большую голову Георгия. И стало ей радостно.
Она накинула платок и открыла оконную створку. Гошкина голова просунулась внутрь и с ней вошел уличный холод, потянул сквозняк — в окно это и кухонное, где на кушетке спала мать.
— Пусти, — попросил Гошка.
И стало ей страшно и жарко. Радость ушла только. Зачем ходить так? Ведь мог прийти в любое время и остаться здесь навсегда. Никому, никому нет до них дела, и даже мама ей ничего не скажет, а подожмет только губы.
Она хотела сказать, чтобы он шел к дверям, но заложило горло. Не сказала, рукой показала только. И с ним вошел к ней холод, и свежесть, и запах несчастья.
Она не заснула до утра — лежала и смотрела на его близкое лицо (так было его жаль, так жаль!).
— Оставайся, — сказала она ему (он не спал, и глаза его поблескивали, когда он моргал ими).
— Зачем? — отозвался он. — Я ведь не гожусь в мужья. Измучу тебя, обижу. И детей у нас не будет. Я их терпеть не могу. И вообще, я тебе не верю. Такая — стукни в окно, и уже пускаешь.
И была возможность поправить это — ударить, гнать — и не смогла. Таяло слезами осеннее утро. Мария видела свою жизнь — будущую, тяжелую, долгую, пожирающую остатки молодых сил.
Глава шестая
В конце октября прошли слухи, что северная утка придержалась на озерах, а тетерева развелись даже недалеко — в Копытове, в Жеребниковой, в Красногорье и других удобных для охоты местах.
Гошка решил вытряхнуть свою хандру охотой. Ему хотелось сменить равнодушное многолюдье города на одиночество леса. Там человек — бог, он держит ружье и потому всем интересен.
Там ты — один и не один: зверь следит.
С деревьев смотрят птицы: тетерева, а если хвойный лес, то глухари и рябчики. С земли, из трав, наблюдают мыши, зайцы, лисы.