«Жаркое лето — к знойной зиме, — сказал себе егерь. — А все же богатющие мы — у-ух!.. Россия для нас старуха на печи. У-ух, черт». (Ему вообразились площади сибирских лесов.)
Но тут Акимыч поверх калитки увидел Павла. Тот стоял в зимнем пальто, пускавшем нафталинный запах.
«Ишь ты, художник, — усмехнулся Акимыч. — Повезло парню, я не каждого беру на буксир. Картинки напишет, беличью шапку заимеет, удовольствие от лося получит. Со мной дружить — благо!..»
Павел смотрел вверх. Что там? Егерь тоже поглядел и засек дроздов. Они сидели на тополе — штук десять. Так, смешанная стайка, мыкающая осень в мягком климате города.
«Чего он, дроздов не видел, что ли? — удивился Акимыч. — Или что другое?»
Он пошарил глазами по веткам и увидел поползня, сходившего по тополевому зеленому стволу. Чудак шел вниз головой, рассматривая корьевые трещинки.
— Здорово! — крикнул егерь и вошел в калитку. — Чего смотришь?
— Ловлю момент, — ответил Павел, и егерь увидел в Павловых руках бинокль. Так, все-таки дроздов рассматривает. Это было смешное чудачество горожанина.
— Погляди, погляди, — разрешил Акимыч. — А я пойду греться.
Он вошел в дом, и в момент открыванья двери на улицу выскочил Джек.
Павел несколько дней подозревал готовящийся отлет дроздов на юг. Потому и торчал утрами на дворе. Но дрозды не улетали. Кормились. Сегодня же сидели на макушке тополя и будто ждали что-то. Час шел за часом. Примерно в два часа дня пошел снег, крупный, плоский.
Падая, он лениво переворачивался с одной плоскости на другую.
Солнце на этих поворачивающихся плоскостях вспыхивало огоньками, мигало то синим, то белым.
И снег показался Павлу огромнейшей сетью, кинутой на город. Серебряной, звенящей.
Глаза Павла ликовали: город был пойман серебряной сетью.
Стучали двери. Появлялись люди, задирали головы. Одни стояли, другие ловили странные снежинки ладонями.
На этот блеск вышла тетка — налегке, с голыми руками, вышел и егерь в пиджачке.
— Снег-то! — крикнул Павел тетке. — Простынешь, смотри-и-и!
— Еще не зимний, это ничего! — отозвался Акимыч.
И прыгал Джек, взлаивал, на лету хапал сверкающих снежных бабочек. И замирал растерянно, когда становились они во рту холодной сыростью.
Наконец случилось то, чего так долго ждал Павел: дрозды вспорхнули. Они пошли вверх винтовым странным путем. Будто попали в вихрь и он всасывал их в себя, гнал по окружности, с каждым поворотом сужая ее. И высоко-высоко наверху был зенит, была точка его схода.
Птицы ввинчивались в зенит. В этом Павел уловил особенный — дроздиный — сигнал, так как изо всех окружающих садов и садиков стали подниматься еще дрозды.
Будто листья, попавшие в огромного радиуса вихрь, они уходили вверх и там исчезали. Сначала громкие, теперь их вскрики слились со звоном снега и потонули в нем.
А снег густел, в его сверканье шевелились дома. Они виделись силуэтами, на которых был едва заметный рисунок подробностей: глаза — окна, рты дверей, виделись разные их рожи. Собственный Павлов дом тоже смотрел окнами и улыбался широченной — от угла и до угла — улыбкой. Но была не улыбка, а просто отличающийся от других цвет бревна, а под ним свежая завалина.
И вдруг снег оборвался. Его сверканье быстро поднималось, оголяя все, и вобралось в тучи. Исчезло.
— Здорово было! — вскрикнул Павел. Но егеря уже нет на крыльце, а из трубы бойко выскакивает дымок. В нем краснотца высокого огня — видно, тетка протапливала печь не углем, а разным мусором.
Джек бегал вокруг Павла, скакал на выпрямленных лапах и оставлял черные, продавленные до земли кружочки.
А через забор лез пес-сосед, устремлялся к Джеку. Плюхнулся и взвизгнул, должно быть, ушиб лапу. Джек подбежал, и они обнюхались. Весело.
Из ртов их вылетали кудрявые парки, к усам прилипли снежинки.
— Ну, Джек, — сказал Павел, — поздравляю тебя с первой зимой.
Домой они вошли в облаке пара. Павел разделся. В его комнате чаевничали тетка и егерь. На растопыренных рогульках пальцев они держали налитые блюдца. Дуя в них, прихлебывали.
В центре стола в миске лежали горкой оладьи.
Джек заскулил, требуя оладий. Акимыч снял блюдце со своих рогулек, щелкнул Джека по носу и дал оладий.
— Зима в дверь дышит, — сказал Павел и стал потирать ладонь о ладонь. Кожа поскрипывала. «Отлично, — думал он. — Напьюсь сейчас чаю, наемся оладий… Отлично».
— Охота нынче будет хороша, — говорил егерь. — Пора самая наилучшая, звери шубы из химчистки взяли. Белка созрела.