И где-то у черта на куличках тарахтел старенький, ненадежный «газик». В нем трясся, ухватившись за железную обжигающую скобу, Акимыч.
«Газик» открытый, в нем люто. «Так ему и надо, потому что рысь убил. Моя была рысь», — думал Павел.
Он перепугался ее летом, но сейчас жаль было до сердечного щемления. Живой зверь, шевелился в лесном овраге, и вот, убили… Рысь представилась ему лежащей и плоской, и над ней стоял кругленький человечек с ружьем в руках. Щеки — яблочками, глазки масленые, пахнет съеденными оладьями и сметаной.
…Спину жгло. Обожженная морозом, горела кожа и на скулах.
Мороз чертил на стеклах вензеля. Павел думал об опасностях его. Снега-то нет, и если столбик утром опустится к минус тридцати, то умрут нежные яблони, умрут оставшиеся в почве цветы, хотя и прикрыла их тетка старыми тряпками.
Нельзя быть в мороз неукрытым. Это он, что ли, пишет своими вензелями?
В них, если разобраться, своя система.
Верхние стекла мороз занял подводными ландшафтами, нижние — тропическими культурами. Здесь нарисованы ротанги Суматры, папоротники Борнео, капустная пальма иных знойных мест. Чудно!.. Но был в этом бесчеловеческом рисовании какой-то смутный намек, подсказ. Геометрически выверенные кристаллы льда складывались отчего-то в фигуры только живые, только похожие на растения. И Павел задумался о том, что все живое и впрямь состоит из кристаллов, твердых или мягких, могущих сгибаться, даже жидких.
Собственно, он и сам есть такой оживший кристалл. И вся его возня с собой направлена к верному размещению в себе атомов.
Он вообразил пересечения сверкающих, строгих плоскостей, острые их грани. Да, именно! Вся его направленность и все движения должны вести к построению из себя человека-кристалла.
Такими мыслями началась зима Павла. Скопившиеся в нем силы и намерения подходили к центру их кристаллизации. Так ему, во всяком случае, казалось.
Теперь он все присматривался — к себе и другим. При разговорах больше молчал, смотря на собеседника с бессовестным упорством, словно желал спросить, что тот ест и хорошо ли переваривает съеденное.
Если шутил, то резко и некстати. С ним становилось тяжело — даже Чужанину, не привыкшему смущаться чьими бы то ни было взглядами.
Разговаривал Павел только с дневниками своими.
Из дневника П. Герасимова.
15 ноября. Во мне что-то повернулось — круто. Тетка первая заметила. Сказала, что я лицом переменился и наконец стал похож на отца глазами, даже и брови, бывает, придерживаю, как он. Даже голос похож.
Сейчас началась сибирская солнечная зима. Всюду ледяной блеск, солнце плавает в желтом небе.
Тени — синие, глубокие.
Можно скрипеть, жаловаться на морозы, на необходимость прятаться от них. Но зима правомерна и обязательна. Все приспособили свои жизни к ней. Убери зиму — зачахнут. Но столь же нужно и лето. Быть сплошной температурной злобе нельзя. Злоба не может быть фундаментом жизни (что и доказал Георгий).
Я же злюсь, злюсь на мешающее мне. Но хочется жить.
Здесь такое — я обязан жить поперек всем неудачам, из упрямства, назло им.
После смерти Наташи во мне родилась неистощимая злоба к себе. Я мерзок себе слабостью движений (внутренних и наружных). Я стал противен себе слабостью работ. Но я улучшу себя так, что отец мог бы сказать мне: ты замечательный парень, я рад быть твоим отцом.
…Мы все улучшаем: железную лопату превращаем в экскаватор, даже к зубной щетке приделываем электродвигатель. А человек?.. Улучшаются его мускулы, здоровье.
А совесть?.. Ум?.. Моя совесть? Мой ум?
Я стараюсь понять, отчего все случилось? Шарю по закоулкам памяти, ищу виновного. И нахожу — себя!..
Ноябрь, 29-е. Достигнув уменья работать, я твердо решился на операцию, решил отрезать и выбросить гнилое!
Остаток легкого расширится, заполнит место больного.
Конечно, оперироваться мучительно. Еще меня беспокоит отход — десять процентов операций неудачных. А ну, если попадешь в эти десять процентов. Где гарантия?
Гарантия во мне самом! Я хочу, и все будет хорошо — я хочу!
Хочу писать отличные вещи, работать смело, пластичными слоями красок. Они, конечно, будут сопротивляться, станут кричать. Но я сломлю их и заставлю делать мое дело. Так хочу!
…Еще такое соображение. Лекарства, терапия — это тусклые годы. Операция же есть окончательное действие — быстрое и решительное. Экономия времени, а мне его не хватает.