То, что издали нам казалось березовым лесом, на самом деле было цепью густых березовых колков. Среди берез росли осинки, топорщилась черемуха и краснела рябина с горькими ягодами цвета красной охры. Ягоду ели дрозды.
Места эти обильны тетеревами. А еще — зайцы, в которых рано стрелять, а еще — маленькие, изящные перепелки, в которых не стоит стрелять, как и в дроздов. Попадаются и куропатки.
У первого же колка пес вдруг пошел, пошел на негнущихся лапах и остановился у черного пня, обросшего опенками.
Постоял и, повернув голову, посмотрел многозначительно.
— Что? Есть? — спросил я.
Он вильнул тройным хвостом и опять уперся взглядом куда-то в густо-желтую траву.
Мы подошли ближе и стали рядом. Приготовились. Колбасник, косясь, посмотрел мне в лицо, снова вздернулись щетинистые усы, шевельнулась бородка, забелели клыки. Он словно смеялся над глупыми птицами: сидят, мол, дураки.
Но, может быть, это мне показалось, и он улыбался из вежливости. Потом посерьезнел и шагнул. И — впереди, между осинок, метрах в пятнадцати от нас, взорвался один тетерев.
Шагнул еще — взорвался другой.
Так он дал под выстрел четырех тетеревят-позднышей, глупых, необстрелянных, не пропитавшихся страхом перед человеком.
Самочек мы отпустили, но двух петушков подстрелили. Колбасник принес мне обоих, хотя один по всем правилам принадлежал Петру Васильевичу. Подав, ткнулся мокрым носом в ладонь и подставил голову — погладить.
— Развели телячьи нежности, — буркнул Петр Васильевич, сердито глядя на нас. — Ну, целуйтесь, да идем вперед.
По тетереву Колбасник работал очень мило. Стойки у него не было, но он и не гнал. Он всем своим поведением, позой, взглядом показывал: они здесь, рядом и сейчас взлетят. И его спокойная, всецело отданная охотнику работа, его рассудительность позволяли стрелять почти каждую птицу.
Чутье у него было небольшое, но ясное, четкое, безотказное. Он так умело использовал каждый вздох ветра, так цеплялся за самый слабый запах дичи, задержавшийся в траве, ямках, под деревьями, проверял его, что я не выдержал и сказал ему:
— Нет, ты не Колбасник. Ты умница, лобастый.
А как он разделывался с пройдохами-косачами! Петухи выработали себе скверную (для охотника) привычку удирать от собаки во все лопатки, а взлетая, иметь между собой и охотником куст или дерево.
Колбасник расправлялся с ними круто. Причуяв, он давал круг, отрезая путь удирающему пешком косачу, и гнал его на нас, забавно подскакивая маленькими прыжками.
Уши его мотались, трава шелестела, испуганный петух летел вверх — черной шапкой.
…Славно мы поохотились, очень славно.
— Такие бы мозги родовитому легашу, — мечтал Петр Васильевич. — Огромные бы деньги стоила собака. Так нет, достались дворняге. А куда он гож? Чучело! Ублюдок! С ним и на люди не выйдешь… Да брось ты его!
Я ласкал пса, ерошил щетину. И вдруг он рванулся из рук и покатил к щетке молоденького березнячка. Исчез… Вдруг в тишине — бам! — удар по чему-то металлическому, гудящему. Пронесся певучий, протяжный, красивый звук. И, не стихая, он перешел в размеренный лай.
— Бам! Бам! Бам!
Что за голос! Звенящий металл, торжествующая, ликующая радость. Лай зачастил, рубя звук, и гремящий гул собачьего лая заполнил осенний лес, слился с ним. И казалось — вместе с ним звенит налившийся золотым металлом березовый лист. И всему отзывается эхо.
Но лай накатывался на нас, перешел в испуганное — ах! — ах! — ах! Испуганные ахи перешли в пронзительное — ай, яй, яй!
На нас вылетел из зарослей зайчишка. За ним во всю силу коротких лап — Колбасник.
Заяц нырнул в кусты, Колбасник бросился к нам. Подбежал, пыхтел, вывесив язык, смеялся…
— Гм, что-то новенькое, — Петр Васильевич был озадачен. — В сентябре гонит зайца? Гм, гм… А ведь знает, прохвост, сроки не хуже нас.
Петр Васильевич посмотрел на меня и сказал раздумчиво:
— Давай, что ли, поедим.
— На, лопай! — Петр Васильевич вывалил на траву все остатки — огуречные кончики, огрызки сахара, колбасную кожицу, хлеб и баночку частиковых котлет — пищи удручающе невкусной. Колбасник съел все, быстро и жадно. Потом мы скормили дешевую колбасу, привезенную для собаки, и остатки нашей дорогой и вкусной. Отдали полстакана малинового варенья. Угощая, мы не глядели друг на друга, словно старались откупиться от собаки. Колбасник съел все, раздулся в боках и осовел. Он ходил около меня, лизался, ныл. Потом лег, положил тяжелую морду на ногу, вздохнул, почмокал губами и заснул.