Так пришел и ушел самый тяжелый день в моей жизни, мой грозовой день, так уходит все плохое (и хорошее — тоже). Медленно, сочась по капле, но уходит.
Жизнь — всегда жизнь. Она не только в радости, но и в горе. Несчастья крепко взнуздывают человека, поднимают его.
К тому же все налаживается и жизнь восстанавливается, как разрушенный дом, как разбомбленный город.
Придумываешь новый план, помня минувшие ошибки, и опять кладешь кирпич к кирпичу. Кладешь уцелевшие в развале, кладешь их половинки и даже самые малые кусочки.
Все нужно, все идет в ход.
И хотя каждая трещина кричит о случившемся, новое здание выходит значительнее и крепче, на долгие годы стояния. Можно жить дальше. И только временами, когда, вглядываясь, крутишь винты теодолита, слышатся отравленные слова: «Яко тень проходит живот наш, яко листвия осыпаются дни человеческие»…
ДОМ
1
Первым всегда просыпался петух. Он был скверный, гадкий волокита, но дело свое — орать по утрам — исполнял. Уже в четыре он хрипел свое «куреу», мотая облезшей от несдержанной жизни головой. Орал не переставая, без устали, словно в него был вделан электрический моторчик. Иногда от усердия и слабости в ногах он сваливался с наседел и кричал, сидя на земляном полу. Куры, переговариваясь и топчась роговыми лапами, роняли на своего коллективного супруга горячий помет.
Затем просыпалась Наталья. Она поднимала голову, тревожно взглядывала и сразу видела волнистый отсвет шкафа и холодное пятно электрического чайника на столе. Наталья слушала утренние звуки и медленно входила в себя.
…Доносился слабый крик петуха, сопел во сне и сучил ногами по своему обыкновению Мишка. Брат его ворочался в кухне на визгливой кровати.
Визг шилом лез в уши.
В смежных комнатах спали квартиранты. В одной громко и дружно похрапывали и постреливали носами, в другой не то бредили, не то вели осмысленный утренний разговор.
Но главное — дом…
Наталья особо прислушивалась к нему. Она знала: дом живет скрытной жизнью. Вот он спорит с ветром, дребезжа приотставшим железным листом… Вот замолчал, вот снова заспорил… Вот чешет свои бока о тополевые ветки… Стих.
Теперь Наталья обдумывала предстоящий день, делала ближнюю и дальнюю закидку. Рассчитывала, соображала, чертила план.
Кур следовало подкормить картофельным пюре с рыбьим жиром — авитаминоз, перья лезут. Петуха нужно обмакнуть в холодную воду и посадить под чугун на весь день, чтоб остыл, не шатался бессмысленно, не тратился на чужих кур. Да и вообще пора менять петуха — износился.
Огород нужно крепко полить и обильней всего редиску и укроп. Самое время продать — у других редиска отошла, а укроп еще не подошел.
Нужно сготовить завтрак, постираться, нужно вскопать землю под помидоры. Нужно то, и другое, и третье. Все самой. Мужики чо? Обуза, пустые, бесхозяйственные люди. Ишь, сопит. Муж… Хозяин… Тьфу!..
Наталья откинула одеяло и опустила ноги, худые, в темных узловатых жилах. Поймала ими войлочные тапочки и как есть, в одной рубашке, с распустившимися желтыми космами, пошла. В кухне надела шлепанцы на микропорке, в сенях сменила их на другие, расхожие. Вышла на крыльцо. Остановилась. Глубоко дышала приятным воздухом, пила его. Потом умылась у прибитого к забору летнего умывальника. Холодные брызги попадали на угревшуюся за ночь кожу. Наталья переступила с ноги на ногу, ворча: вот черт! Вернулась в дом накинуть домашнее платье.
И — началось.
Ходить не спеша и плавно нельзя было. Нужно торопиться, нужно делать все разом, поскольку одно цепляется за другое и тянет за собой третье.
Поставив греться воду, Наталья бежала в курятник, щупала кур и выбрасывала их за дверь. Те, отряхиваясь, шли завтракать пшеницей. Петух, черт ободранный, прошмыгнул мимо рук и футбольным мячом заскакал по грядам к соседским курам.
А Наталья уже мчалась в дом и, быстрехонько начистив картошки, поставила ее вариться. И тотчас в огород, волоча за собой тяжелый шланг, словно укротитель удава. Положила его в гряды.
Вода заплескалась, заговорила, поднимая жирную пыль, подтапливая фиолетовые бугорки редисок, их серую, колкую ботву.
А на рассыпанную пшеницу уже налетели воробьи. Шумят, радуются — дорвались. Швырнув в них горстью земли, Наталья стала дергать утреннюю прохладную редиску.
— Чо горит там? — заорал, выходя на крыльцо, Мишка. Помят, взъерошен.