— Наташка, да он облевался, помоги нести!
В ней так и закипело жгучее. «Сам неси», — хотелось крикнуть. Потом — «Пусть там остается». Но вспомнила горячую печь рядом. Еще, чего доброго, пожар устроит. Она пошла на кухню. Юрий был страшно тяжел. Его перенесли в их комнату — так ближе, и положили.
Пришлось раздеваться и замывать. И от всего Наталью мутило страшно. С Мишкой не случалось таких штук, у него был крепкий желудок, и Наталья не имела привычки. Должно быть, поэтому казался Юрий весь липким, пропитанным.
Наконец, оделись. Мишка, ощипываясь, как петух перед ненастьем, разглаживал воротник пальто, укладывал его красивее. Наталья, одергивая свою новую, черную, пахнущую рыбьим жиром дошку, вертелась у зеркала.
— Ты скоро? — спросил Мишка (ему было жарко).
— Сейчас… Пудрюсь вот.
Наталья, придвинувшись почти вплотную к зеркалу, ваткой клала тонкий слой пудры.
— Догонишь, — буркнул Мишка и ушел.
А она все водила ватой по лицу, но глаза ее прикипели к фигуре Юрия, отразившейся в зеркале. Зрачки набухли. А тот, бормоча что-то, поднялся сначала на четвереньки, потом, уцепившись за кровать — ее кровать! — поднялся медленно-медленно, постоял, качаясь, и вдруг плюхнулся. И ловко, даром что пьяный. Голова его попала к стене, ноги сам затянул, сначала одну, потом другую. Двумя угольно-черными пятнами виднелись его башмаки на чистеньком пикейном одеяле. Глаженое, беленькое, как снежиночка, а лег свинья свиньей, наделал пятен. Так бы и вдарить, чтобы мокро было.
Наталья сжала кулаки до боли и потрясла ими.
— У-ух!..
— А-а-а, — заворочалось в горле Юрия. Наталья выскочила из комнаты. Шептала бешено:
— Дерьмо! Мерзавец!..
Она на мгновенье остановилась в кухне, глядя, все ли в порядке. Печь закрыта плотно, плита — красная. Она подошла и толкнула заслонку, перекрыв трубу. Бросилась в дверь.
5
Ночь установилась глухая, смутная. Снег поскрипывал громко. Виднелся неопределенно, серой мутью, и оттого было неясно, куда шагнешь, в яму или ступишь на какую-нибудь снежную шишку.
Заборы, дома расплывались, всюду мерещились бандиты, прячущие лица в воротник. Лениво и будто нехотя доносились сюда, на окраину, городские праздничные звуки — металлическая речь громкоговорителей, людские голоса, шум авто.
Временами, ухнув, взлетали яркие букеты праздничных ракет, и кривая улица вздрагивала и словно бы всплывала со всеми своими нерадостными, давно надоевшими подробностями. И в зависимости от огней — розовых, синих или зеленых — она выглядела только более или менее противной. Выли собаки.
Мишка не шел, а больше падал. Упав, шарашился в снегу, весь облепленный, белый, мычал и бормотал невнятное. Приходилось его поднимать. Хорошо, если рядом был палисадник и Михаила можно было прислонить к нему. А так и сама не раз падала. Доха забилась снегом, подол платья был мокрый.
— Горе ты мое! — вскрикивала Наталья временами, а один раз даже ударила Мишку с размаху по щеке. Тот мотнул головой и хихикнул.
Она снова продела голову под руку Михаила и повела его.
Мучительна была дорога, но Наталье не хотелось, чтобы она кончалась. Совсем не хотелось. Первый раз в жизни она не спешила домой. Но Мишка, черт пьяный, упорно сам двигался в нужную сторону. К тому же он потерял рукавицы и мог поморозиться.
Надвинулась черная громада спящего дома. Ни огонька — все квартиранты разошлись, все сидят в гостях. Хорошо им, светло, тепло. Навстречу со двора рвется тонкий вой собаки: тяжелая жалоба озябшего, одинокого, навсегда прикованного цепью существа.
У Натальи упало сердце. Последние ее шаги к дому были самые тяжелые, хотя Мишка помогал, хватаясь руками за палисадник. В голове стучало: «Вот сейчас… Вот сейчас… Вот сейчас…» И не хотелось идти, и было нужно идти.
Наталья распахнула калитку. Пес, увидев своих, приветливо загремел цепью, но снова сел, испуская жалобные звуки.
Наконец, крыльцо. Михаил рухнул на ступени, садясь, ворочал руками и ногами по-черепашьи неловко.
Взлетали синие, зеленые ракеты. Снег мимолетно засверкал, заискрился, и Наталья увидела, что дом принарядился. На крышу легло искрящееся холодное покрывало, к стенам прилип снег, над дверью висел куржак. Но это был холодный саван смерти.
Наталья постояла перед черной дверью, дыша открытым ртом. В висках стучало, ноги расслабли.
— Не войти, слабо… — сказала она себе и ответила: — Не слабо, войду.
И, нашарив ключ, открыла дверь. Прошла к теплой двери — и тоже открыла. Сунула голову в кухню, прислушалась. Но в висках — гремело. Тогда Наталья прошла в комнату и увидела на белом одеяле черный мужской силуэт. Недвижный. Позвала — молчание. Быстро нащупала выключатель и впустила свет.