Ее била крупная, резкая дрожь. Все в ней заколыхалось — и руки, и ноги, и сердце. Она прислонилась к стене, сжала стучащие зубы. Сжала кулаки. Заставила ноги идти. Шаг, другой, третий… Ноги разъезжались, словно в гололед. Но вот смятые подушки и неподвижная светлая голова. Она протянула руку и отдернула. Опять протянула… Ближе, ближе… Тронула лоб — Юрий уже остыл.
Она попятилась и, не спуская глаз, пошла, пошла отсюда. В кухне — побежала, оглядываясь вполглаза, и в кровь расшибла бровь о косяк. Выскочила на крыльцо. Мороз отрезвил. И только сейчас поняла, ощутила сердцем, кожей — преступна она, вся, до самого малого своего ноготка. Она зачерпнула горсть снега и жадно съела. Лишь тогда, набрав во вдохе как можно больше воздуха, она пронзительно закричала:
— Помогите-е-е!..
Эхо швырнуло крик ее обратно, как пойманный мяч.
— Помогите!
Наталья кричала, не переставая. Михаил пытался встать. По соседству хлопали двери, на мгновение выбрасывая желтые пучки света. Выскакивали, бежали люди. На крыльцо своего домика выплыла тетя Феша, в борчатке.
Калитка распахнулась. Заметался, лая и дребезжа цепью по проволоке, пес. Соседи подбежали и остановились.
— Там, там, там, — говорила Наталья, вся дергаясь. — Там, там, там… — и села в снег. Началась суета. Люди вошли в дом. Они то входили, то выходили. Кто-то в черном, кажется, молодой Зарубин, торопливо побежал куда-то. Подошел еще кто-то, остановился рядом. Наталья сжалась, покосила глазом. Но тот наклонился и тетиным голосом посоветовал:
— А ты вой — сердце и отойдет!
И — протрезвевшему Михаилу:
— Ступай в избу!
Тетя Феша и сама вошла, посмотрела туда-сюда, увидела на столе бутылку с зеленым ярлыком, стаканы и сказала громогласно:
— Водка проклятущая… Все она… Нальют себе шары и не помнят, что делают. А может, жив еще?
Визжа, подошла «скорая помощь», но остановилась за квартал, поскольку на улице было не проехать. Прошел врач с чемоданчиком.
Сидя на стуле, икал и плакал Михаил. Все твердил одно и то же:
— Ах, Юрка, Юрка…
И снова:
— Ах, Юрка, Юрка…
И хотя все было ясно, Юрия увезли. Машина ушла, ее визг — стих. Соседи исчезли один за другим. Испарились. Осталась тетя Феша. Сидела на стуле, смотрела на хозяев.
— Ну, — сказала тетя Феша. — Раскиселились. Бог даст, отводятся. Наталья, открой-ка дверь шире, ишь как угарно, даже голову ломит. Ничего, отводятся!.. А ты, мужик, встряхнись. Водки выпей. И тебе, Наталья, не мешало бы принять ее. Я тоже с вами заодним выпью.
Выпили. И точно — полегчало, вроде бы затуманилось.
— А что, может, и отводятся, — бормотал Михаил.
— Отводятся! — сказала Наталья, и ей стало спокойнее, вроде бы ничего и не случилось. Так сидели долго, но молча, боясь встать и разойтись. Михаил так и уснул сидя. У тети Феши от водки развился аппетит, и она скушала изрядный клинышек лучшего рыбьего пирога. Утерев губы, встала.
— Ну-ка, проводи, — сказала Наталье.
Та кое-как оделась и вышла следом. Остановились в сенях, светлых и больших, под лампочкой. Ясно была высвечена их середина. Но все полки, полочки, ящики и лари оставались в полумраке, бросали тени, и казалось — они живут, движутся, подступают.
Тетя Феша уставилась на Наталью, прикрикнула:
— На меня смотри!
Наталья и не шевельнулась. Помолчали. И в этом молчании темное — Юрий! — прошел промеж них. Поняла Наталья — знает тетка обо всем, догадывается.
— А и смела! — сказала тетя Феша вполголоса. — Ухайдакала парня, стерва. В кого ты такая уродилась, не понимаю?!
— В вас, тетечка, — ответила Наталья.
Тетя Феша долго глядела на нее, морщины на лице старухи шевелились, путались в гримасе отвращения. Тетя Феша поджала губы. Сказала:
— Я не дура, я людей не убивала. Помни — тот человек умен, кто словом своего достигнет. Так-то, племяннушка.
И грохнула дверью.
Юрия похоронили через три дня, и хорошо похоронили, дай бог каждому. Оградку металлическую поставили, витую, никелированную, и камень положили, серый, тяжелый. Приделали и фото под стеклом, в рамке. Ну поминки… Много денег унес с собой Юрий, много рублей, собранных по одному, по два…
Но кое-что вышло плохо. Вот, скажем, маленькое дело: приехал на похороны брат Яков. Самолетом. Привез и денег — щедро отвалил. Братья посидели вместе, с мокрыми глазами. А что потом сказал Яков?