В общем, в кои веки я прикусила язык и представила, что губы зашиты, но в подружке Форстада вдруг заснул инстинкт самосохранения.
– И знаешь… – в мирной тишине неожиданно выпалила она, – завидуй в сторонке молча!
– Да я в своей сторонке не завидую, а соболезную, – отпарировала больше по инерции, чем от желания поцапаться.
– Котик… – сдавленно всхлипнула девица. Божечки, столичный театр на Каменной отдыхает, а его владелец рыдает горючими слезами!
– Эден… – с многозначительной интонацией встрял в «разговор двух девочек» Илай. Согласна, глупо в первую декаду отношений, когда притяжение сильно, а лобзания горячи, позволять кому-то, особенно фальшивой бывшей, обижать новую подружку – еще пригодится для приятных глупостей.
– А? – мило улыбнулась я.
– Не будь ведьмой.
– Слушаюсь и повинуюсь, ваше высочество. – Хотела для пущего артистизма поклониться, но наконец вынесли мое освобождение и флакончик с согревающей растиркой, на пробке которого была прицеплена бумажка с указаниями по правильному использованию. Начиналась она с пункта: «Наружное средство! Запрещено к употреблению внутрь даже алхимикам!» Я не растворилась в тумане, а просто ушла из лазарета, но очень вовремя – сердитая помощница лекаря принялась чихвостить озабоченную парочку.
Когда я добралась до столовой, ужин подходил к концу и народу оставалось немного. Стойка раздачи, разоренная оравой голодных адептов, разнообразием уже не радовала. Многие емкости, сохранявшие еду теплой с помощью магии, опустели, а парочка чанов и вовсе демонстрировала выскобленные днища. Даже пригорелости отчистили рейнсверские троглодиты! Особенно умилял пяток надкусанных пирожков с неопознанной начинкой на большом медном блюде. Не знаю, кто из ребят жил по принципу «не съем, так надкусаю», но хотелось из вредности пожелать, чтобы начинка ему не пошла впрок. Нетронутой осталась рыбная похлебка, но, как показывал опыт, если кастрюля не была хотя бы ополовинена, то лучше поберечься и не снимать пробу.
Девчонки дожидались меня за нашим обычным столом, и неожиданно выяснилось, что они набрали мне полный поднос еды.
– Решили позаботиться об умирающей подруге? – удивилась я, присаживаясь.
– Для умирающей у тебя слишком довольный вид. – Тильда строго сощурилась сквозь стеклышки круглых очков: – Признавайся, тебе дали освобождение от боевой магии?
– На половину декады, – помахала я свитком и предусмотрительно умолчала о встрече с белобрысым придурком и его болонкой.
– Как же тебе повезло! – совершенно искренне восхитилась она.
– У меня плечо вообще-то болит.
– Что такое плечо по сравнению с освобождением от физкультурного чистилища? Лучше бы Качок мне что-нибудь вывернул, а не устраивал личную тренировку. Он, конечно, горячий, но такой нудный!
– Тогда почему вы решили меня от души накормить всем… – я осмотрела угощения, – чем сегодня кормили Дартмурт?
На тарелке жареная рыба лежала вместе с мясной отбивной, пирожок купался в соусе от овощного гарнира, а в плошке покрылся плотной пленкой кисель из подозрительных ягод.
– Мы идем к пифии, – объявила Матильда, – так что жуй шустрее. Пирожки не ешь – гадость страшная. И еще я подогревала отбивную.
– Три раза, – многозначительно добавила Марлис тихим голосом. Она вообще всегда говорила так, словно опасалась, что ее действительно кто-нибудь услышит.
Я как раз насадила на вилку кусочек мяса, по жесткости хуже сапожной подошвы, и немедленно сковырнула обратно, решив ограничиться гарниром. С практической магией у нашей очкастой подружки имелись некоторые проблемы, и не факт, что после заботливого подогрева отбивная оставалась съедобной.
– И где вы отрыли пифию? – полюбопытствовала я.
– Она живет в соседней комнате, – быстро объяснила Тильда.
Оказалось, что прошлой зимой во время экзаменационной декады будущая пифия заснула прямо на ходу и кубарем скатилась с главной лестницы в холл. Шею не свернула, но два дня провалялась без сознания в лазарете, а очнувшись, неожиданно прозрела. Перво-наперво она напророчила Дартмурту обвал крыши. Сначала все решили, будто у самой бедняжки полностью обвалилась «крыша», но той же ночью рухнули перекрытия в архиве на чердаке хозяйственной башни, и некоторые, особенно впечатлительные, нешуточно уверовали.