Вроде бы и многое удалось выяснить во время первой вылазки, а зацепиться пока не за что.
Зачем все-таки Ротвеллер велел запомнить имя «Ломоносов»? Что это значит: «загляните в Ломоносова?» Норд не только заглянул в него, а даже выучил наизусть все творения Михаила Васильевича, загрузив этим тяжелым грузом изрядную часть своего мозга. Но что толку?
Никакого отношения к проблематике гениальности сочинения Ломоносова не имеют. Чем он, собственно говоря, прославился? Ввел в употребление химические весы, заложил основы количественного анализа, подверг сомнению флогистонную теорию горения, сформулировал и доказал Закон сохранения массы, основал Московский университет. Делал картины из стеклянной мозаики. Заложил основы российского стихосложения.
Выдрессированная самсонитом память немедленно поволокла из своих тайников громоздкие цитаты – ни к селу ни к городу: «Неправо о вещах те думают, Шувалов, которые стекло чтут ниже минералов». «На запад смотрит грозным оком сквозь дверь небесну дух Петров». Чушь! Мысли о Ломоносове надо гнать прочь.
Как все-таки проникнуть в Институт? Давно известно, что самый лучший способ защитить секретный объект – упрятать его под землю. Через стену можно перелезть, над высокой горой – пролететь на аэроплане или дирижабле, но попасть или хотя бы заглянуть в хорошо охраняемый бункер невозможно.
В бесплодных терзаниях доктор провел остаток дня, так ничего и не придумав.
Айзенкопф долго возился у себя в комнате, потом появился, но тут же ушел, объявив, что отправляется на рекогносцировку окрестностей, а Норду следует оставаться и ждать «ее сиятельство».
Стемнело. Внизу зажглись нечастые, тусклые фонари. Улица Герцена опустела, автомобили по ней почти не ездили.
Зоя вернулась в половине девятого, совершенно преобразившаяся.
Красный платок, мешковатая юбка, юнгштурмовка и грубые башмаки исчезли. Перед Гальтоном стояла элегантная барышня-тростинка в чем-то переливчато-шуршащем, да на каблучках, да в затейливой шляпке.
– Вот теперь я выгляжу, как настоящая москвичка весенне-летнего сезона 1930 года. В Москве, в отличие от Минска, «комстиль» уже не в моде. Смотри, я настоящая «совмодница». – Ее лицо светилось, глаза блестели. – Прилично одеться здесь трудно, но можно. Я теперь всё-всё знаю. Зашла в бывший «Мюр-Мерилиз», но там ничего хорошего нет. Спасибо, женщины научили. На Петровке у спекулянта купила румынские туфли. Сарафан дионезовый, сделан в Одессе, меня честно предупредили, но очень милый. А маркизетовая блузка вообще прелесть, правда? Шляпка варшавская. Ах, какая я дура, что послушалась идиота Айзенкопфа и не взяла с собой шелковые чулки!
– Сомневаюсь, что на пароходе «Европа» ты вышла бы на палубу в румынских туфлях и шляпке из Варшавы, – сказал Гальтон, которому Зоя нравилась в любом наряде, а больше всего – вообще без наряда.
Он хотел обнять ее прямо здесь, в коридоре, но Зоя увернулась.
– Дурачок! Сейчас я гораздо шикарнее, чем на пароходе. Там было много дамочек, одетых не хуже меня. А сейчас шла по улице – многие оглядывались… Убери руки! Помнешь блузку!
– Ну так сними ее. Айзенкопфа нет, мы одни.
Сказал – и сглазил. Проклятый немец немедленно объявился, заскребся в дверь.
– Я вижу, вы не теряли времени даром, – сказал он, кинув взгляд на Зоины обновы. – Товарища Громова, вероятно, решили отложить на завтра?
– Почему же, я всё про него выяснила.
Гальтону стало стыдно. Вместо того, чтобы болтать о варшавских шляпках и приставать к коллеге с домогательствами, нужно было сразу спросить о главном.
– Мы решили дождаться вас, Курт, чтобы не повторять одно и то же дважды, – солидно сказал он. – Прошу всех в мою комнату.
Выяснилось, что Зоя прибегла к самому простому способу. Она отправилась в читальный зал главной московской библиотеки (бывшей графа Румянцева, а ныне, разумеется, носящей имя Ленина) и просмотрела каталог персоналий. Там есть сведения о мало-мальски заметных деятелях из всех сфер общественной, государственной, научной и художественной жизни: карточки с отсылками к книжным изданиям и статьям в периодике.
– Вот что я узнала о директоре Института пролетарской ингениологии. – Зоя смотрела в ученическую тетрадку, исписанную размашистым, совсем не дамским почерком. – Громов Петр Иванович, родился 12 (по новому стилю 24) февраля 1873 года, то есть сейчас ему 57 лет. Сын протоиерея. Окончил медицинский факультет Санкт-Петербургского университета, по специальности «физиология мозга». Блестяще проявил себя в начале научной карьеры. В 32 года был уже профессором, автором заметных работ в области нейрофизиологии. Однако последняя из них датирована 1910 годом, поэтому вам, товарищ колхозник, статьи Громова неизвестны. Вы ведь изучали биохимию гораздо позже.
Норд спросил:
– А что было с Громовым после 1910 года?
– Об этом в картотеке почти ничего нет. Единственное, что я нашла, – краткая биографическая справка в газете «Советская медицина» недельной давности, где напечатана статья (очевидно, первая после рассекречивания) о деятельности ИПИ и его директора. Газета пишет: «В глухую пору столыпинской реакции молодому ученому, известному своими марксистскими взглядами, пришлось эмигрировать в Европу, где он встал в ряды борцов за дело социализма и был одним из близких соратников Ильича. После Великой Октябрьской революции тов. Громов вернулся к научной деятельности. Отмечен правительственными наградами». Всё, больше никаких подробностей.
– А они нам очень нужны, – сварливо заметил Айзенкопф, почесывая свою дремучую бороду (хоть и непонятно, что там у него могло чесаться). – От вашей библиотеки немного прока.
Зоя жестом отличницы перевернула клетчатую страничку.
– А я не ограничилась библиотекой. С прошлого приезда у меня остались в Москве кое-какие знакомые. Я ведь сюда ездила не просто туристкой. – Она потупила глаза, не совсем убедительно изображая скромность. – Самое интересное, как это обычно бывает в закрытых обществах, газеты не пишут. Между тем не бог весть какая тайна, что Петр Иванович Громов – личный врач Сталина. А перед тем долгие годы, еще с эмигрантских времен, он был врачом Ленина. Положение лейб-медика большевистских вождей, очевидно, исключает какую-либо публичность, поэтому в мировых научных кругах имя этого ученого неизвестно.