Гальтон поднес фонарик поближе. Не трещина, царапина. Овальной формы, что само по себе странно. Кружок или буква «О»?
Он чуть не прижался лбом к полу, меняя угол зрения.
Не просто царапина. Кружок явно прорезан острым предметом.
А что это рядом, чуть выше? Тоже нацарапано кончиком ножа или гвоздем. Это уже несомненно была буква – «Ш».
Итак, кто-то вырезал на паркетине две литеры: «Ш» над «О». Что это может значить?
Норд озадаченно наклонил голову – и вскрикнул.
Если смотреть на буквы слева, получалось не «Ш» над «О», а «ОЕ»! Omnia Explanare!
Хорошо, никто посторонний не видел, как доктор медицины и лауреат Малой золотой медали Фармацевтического общества отплясывал на паркете что-то среднее между джигой и брачным танцем африканских пигмеев.
– Ты гений, Гальтон! Ты гений! – приговаривал триумфатор, и был абсолютно прав.
После первого взрыва радости доктором овладела тревога. Буквы буквами, но где тайник?
Он упал на колени, вытащил из кармана набор портативных инструментов.
Кррррк! – отвратительно проскрежетала стамеска, прорезая лак.
Тук-тук! Тук-тук! – застучал по резиновой рукоятке молоток. Плашка заерзала, один ее край приподнялся.
Гальтон сунул кончик стамески в щель, поддел паркетину и вынул.
Луч осветил квадратную ячею – паркет лежал на решетке из дубовых досок.
В ячее, алмазно посверкивая пылью, стояли четыре пузырька.
Yess!!!
На этот раз склянки были совершенно идентичными: аптекарские бутылочки прозрачного стекла, плотно заткнутые каучуковыми пробками. Внутри плескалась жидкость желтого цвета. На каждом пузырьке была бумажная наклейка с надписью «ЯДЪ».
Но даже не зловещая надпись остановила доктора. Наученный опытом, он знал, что, если раскупорить склянку, немедленно начнется неостановимый процесс испарения. Сначала нужно вычислить, в каком из флаконов содержится послание, а потом уж открывать. Что в тайнике хранится именно самсонит с очередным мессиджем, Гальтон не сомневался. Поскорей бы только услышать послание!
До утра ждать было еще долго. Поставив плашку на место и по возможности замаскировав следы вскрытия, Норд уселся на козетку.
Ах, до чего же медленно тянулось время! Он заставлял себя пореже смотреть на часы, но минутная стрелка вела нечестную игру, она еле-еле перемещалась по циферблату. Никогда еще ночь не казалась Гальтону такой бесконечной. Даже в джунглях, когда охотникам за головами вздумалось устроить привал прямо под деревом, на котором он прятался.
Норд всё рассматривал пузырьки, пытаясь найти меж ними хоть какую-то разницу. Тщетно. Жидкость внутри, как он ее ни взбалтывал, вела себя совершенно одинаково: слегка пенилась, осадка не выделяла.
Единственное отличие Норд обнаружил почти случайно. Тщательно оглядывая пробку, он поднес флакон к самому носу и внезапно ощутил слабый, но совершенно отчетливый запах ландыша. От другой пробки пахло горьким миндалем, от третьей – розой, от четвертой – лимоном.
В размышлениях об этих ароматах доктор провел остаток ночи и всё утро вплоть до девяти часов, когда двери музея открылись для посетителей. Дождался под кроватью, пока откроют дверь. Потом как ни в чем не бывало вышел.
У чугунных ворот стояло серое такси «рено», в нем сидели три человека.
– Чё, музей будем брать? – спросил Витек.
– С тобой все в порядке? – спросила Зоя.
– Лезультата есть? – спросил китаец Айзенкопф.
Норд ответил каждому по очереди:
– Уже взял. У меня всё отлично. Есть.
Четыре пузырька стояли рядом, тщательно осмотренные, ощупанные, обнюханные. Члены экспедиции молчали. Они устали спорить. Все аргументы были исчерпаны и многократно повторены. Согласия достигнуть не удалось.
Рациональный Айзенкопф считал, что нужно возвращаться в Нью-Йорк, где можно будет исследовать содержимое флаконов в нормальных лабораторных условиях. Потом, расшифровав послание, в случае необходимости можно вернуться в Москву.
Гальтон и Зоя были категорически против. Оба считали, что потеря времени недопустима. Громов жив, он тоже идет по следу. С «Ломоносовым» и «Мари-Гри» удалось его опередить, но в папке «Ответы» имеются и другие отсылки, ключ к которым пока не найден. Кроме того, директор обладает таинственной возможностью раз в три дня получать новые ответы. Поездка в Америку займет две-три недели. Неизвестно, как далеко успеет продвинуться за это время в своих поисках Громов. В поисках чего или кого? Пока непонятно. Но речь идет о чем-то очень-очень важном. Необходимо выпить самсонит прямо сейчас, даже если это сопряжено со смертельным риском. В конце концов, рисковать жизнью ради блага науки и человечества – долг всякого настоящего ученого.
На этом пункте консенсус между княжной и доктором заканчивался, начинались непримиримые разногласия. Зоя требовала, чтобы право первой попытки было предоставлено ей, потому что Гальтон рисковал собой в прошлый раз, а кроме того, по ее словам, у женщин лучше развита интуиция.
Норд не желал об этом и слышать. Он ссылался на дисциплину и требовал повиновения. Самсонит будет пить начальник экспедиции и никто другой! В ответ Зоя заявила протест по поводу мужского шовинизма и повиноваться отказалась.
Препирательство было долгим и дошло до взаимных оскорблений.
Соломоново решение предложил биохимик.
– Уважаемые мученики науки, – сказал он, – пусть каждый поступит в согласии со своими убеждениями. Норд может попробовать первым. В конце концов, это его право – ведь пузырьки добыл он, и мужской шовинизм тут ни при чем. Если Норд отравится, у вас, мисс Клински, появится шанс проявить женскую интуицию. Ну а коли она вас подведет, я отвезу оставшиеся два пузырька в Нью-Йорк и спокойно произведу лабораторный анализ.
– Айзенкопф, вы – нелюдь, – горько произнесла Зоя. – Вы надеетесь, что мы оба сдохнем и начальником следующей экспедиции назначат вас!
Сяо Линь философски развел руками:
– На всё воля Будды.
Но Гальтон их больше не слушал.
Он смотрел на пузырьки.
В висках толчками пульсировала кровь.